Повестка в монастырь. Олег Григорьевич Шрамко

переговаривался.

      Затем вздохнул и посмотрел на Антония. Где словами, где жестами объяснил, что машина придет только через несколько часов. Их заберут до Кариеса, а там Антоний где-нибудь переночует.

      – Нет, – Антоний замотал головой, – Мне сегодня в своем монастыре нужно быть. Я никак не могу!

      Мелхиседек непонятно заговорил на своем сербском, указывая на небо.

      – Никак… Нельзя! Пода.. Пода…

      – Поздно? – Догадался Антоний.

      Мелхиседек закивал головой.

      – Поно! Поно! Ночь! Никак!..

      Антоний посмотрел на небо. Времени было, конечно, уже много.

      Знал бы, что машина сломается, он вышел бы раньше. Теперь отсюда, даже если срезать путь, километров пятнадцать будет, не меньше.

      – Мне надо идти, брат, – сказал он. – Действительно, надо.

      Достал котомку с заднего сиденья, пожал монаху руку. Тот вздохнул и перекрестил его.

      Скорым и размашистым шагом Антоний отправился в путь. Идти было не тяжело. Дневная прохлада постепенно спадала, ветер с моря приятно холодил спину.

      Пройдя несколько километров, Антоний свернул в сторону, срезая таким образом большой крюк. Дорогу он знал. Однажды они с экономом уже здесь были. По ней редко кто ходил, так как камни и валуны, казалось, сами вылезли на проезжую часть, решив погреться пол лучами южного солнца. В некоторых участках они превращали дорогу в узкую тропинку, подталкивая путника к опасной близости ущелья.

      Но Антоний чувствовал свои силы и без опаски продирался через колючие кусты.

      Сначала все шло хорошо. Направление он выдерживал правильно, и по всем расчетам уже должна была показаться вершина. От нее до монастыря оставалось рукой подать. Но приближался вечер, и солнечного света становилось все меньше. Тени удлинялись, а лучи в кустарнике переплетались в причудливой мозаике. Скоро он понял, что заблудился. И вместо того, чтобы выйти к небольшому ручейку, стекающего к морю, дорога резко ушла куда-то вниз, потерявшись между валунами.

      Антонию стало неприятно. По спине пробежал холодок, и он был уже не от морского ветра. Остаться ночью вне стен монастыря для монаха было делом немыслимым. Да, Афон, конечно, святое место. Но, в то же время, это и поле битвы Добра и Зла. Не зря с наступлением темноты ворота монастыря закрываются, словно крепости.

      Ночью по острову не ходит никто.

      Дорога уже почти перестала быть различимой. Пару раз споткнувшись о камни, Антоний громко, совершенно не таясь, стал творить Иисусову молитву.

      – Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного!

      Он хотел сотворить крестное знамение, но не успел.

      Они вышли из-за поворота неожиданно, словно здесь были всегда.

      Или его поджидали.

      Числом около десяти, низкого роста, как дети. Только лица сморщены как у стариков и глаза горят злобой.

      – Антоний! Антоний! – Закричали они пронзительными голосами. – Монашек славный! Идем за нами! Мы тебе благодать дадим! Ты же здесь за благодатью