Герцогиня и «конюх». Роман Антропов

спросил Бестужев.

      – Да,  – еле слышно слетело с уст Анны Иоанновны.

      – Вы полюбили его, Анна? Но как могло это случиться? Вы видели его мельком у меня…

      Герцогиня, передернув плечами, возразила:

      – Ну и что ж из того, Петр Михайлович, что только мельком? Он – ты прости меня за откровенность! – сразу завладел моим сердцем, лишь только я увидела его… Такой красивый, смелый, решительный. И потом истомилась я во вдовстве моем. Посуди ты сам: каково сладко мне живется?… Что такое я? Жена без мужа, герцогиня без настоящей короны, без власти, без силы. А годы идут, мой старый друг, идут неумолимой чередой… И какие годы! Лучшие, молодые уже прошли.

      Бестужев, как-то сострадательно поглядев на Анну Иоанновну, произнес:

      – Вы, ваша светлость, все говорите, как женщина, а не как лицо из царственного дома… Но мы, дипломаты, царедворцы, должны глядеть несколько глубже, соображаясь с массой побочных обстоятельств.

      Анна Иоанновна сделала нетерпеливый жест рукой.

      – Одну минуту внимания, ваша светлость! – остановил ее Бестужев.  – Дело в том, что лично я сильно сомневаюсь, чтобы ваше пламенное желание могло осуществиться. И, если это дело провалится, вините только свое рождение: все, имеющие право носить горностаевые мантии,  – несчастнейшие из всех смертных, так как все их желания зависят не от их воли, а обязаны согласоваться с известными конъюнктурами…

      – Я не понимаю тебя, Петр Михайлович! – слегка побледнев, сказала герцогиня.

      – Сейчас вы поймете, ваша светлость.  – Бестужев налил в стакан золотистого токайского и стал мелкими глотками прихлебывать ароматную, крепкую влагу, после чего продолжал:  – Вам, Ан… ваша светлость, отлично известно, что такое представляет собою Курляндия. Это – тот лакомый кусок, на который точат свои зубы и Речь Посполитая, и Пруссия, и мы – русские. Весь вопрос заключается в том, кто окажется хитрее и за кем этот лакомый кусочек останется.

      – Но я-то тут при чем? – негодующе вырвалось у Анны Иоанновны.

      Старый царедворец проснулся в Бестужеве. Он вынул золотую, осыпанную бриллиантами, табакерку и, запустив в нос изрядную понюшку душистого табака, продолжал:

      – Как «при чем» вы, ваша светлость? Разве вы не знаете, что вы – законный придаток к сему герцогству?

      Бешенство исказило грубое, не особенно красивое лицо Анны Иоанновны.

      О, эти молнии гнева, бороздившие ее лицо! Как часто потом, когда она сделалась императрицей, устрашали они толпившихся у ее трона.

      – Как, как ты сказал: законный придаток? – задыхаясь от злобы, выкрикнула она.  – Кто же из меня чучело сделал?

      – Ваш дядюшка, ваша светлость, великий император Петр.

      Анна Иоанновна схватила серебряный кованый графин и с силой швырнула его в стену, но попала в зеркало, и последнее разбилось вдребезги.

      Бестужев вздрогнул.

      – Вы суеверны, Анна? – дрогнувшим голосом спросил он.

      – О да!

      – В таком случае поздравляю вас: кто-то скоро должен умереть… Дорога вам очищается, но…