Разбитый Адам. Роберт Олегович Киров

Зекла.

      Жадные взгляды «ангелов» сосут душу Зеклы из глазниц.

      – Значит… ты хочешь похоронить себя во грехе?

      – Ты даже не представляешь, кто отец этого ребеночка… – отвечает Зекла.

      Отец Давид снисходительно улыбается.

      – Хорошо. Если ты не хочешь сама, мы спасем твою душу без твоей пораженной грехом воли.

      В толпе хлыстов блестят сердобольные взгляды.

      – И да будет всем вам, ревностно взалкавшим по чистоте в Боге, это уроком…

      Но Зекла лишь торжествующе приговаривает:

      – Ох, узнаете, скоро узнаете, кто мне сыночка прижил…

      Хлысты берут под руки свою сестру и ведут к никогда не разбираемой церковной плахе, стоящей на заднем дворе в назидание. Воля медиума Давида движет хлыстами.

      – Эй, жид! Торопись! Ведь они уже близко!

      – Да кто они, окаянная?

      – Мздователи! Уже едут! Уже близко!

      – Мгм. Ты правда думаешь, что элитные боевые части самого Катехона придут сюда из-за твоего гнусного доноса?

      – Еще как!

      Отец Давид слышит треск моторов, доносящийся из лесной глубины.

      Совпадение? В сердце зачинается нехорошее чувство. С лица сходит выражение ерничанья.

      – Как это понимать?

      – Все просто, Отче! Ты повинен в убийстве ребенка, оказавшегося слишком дорогим своему отцу.

      Спустя несколько минут черные нацистские трициклы чертят на размякшей земле свои виражи. Хлысты стоят в оцепенении, а игумена ведут под руки люди, полностью зашитые в кожаные рясы.

      – Теперь ты – на плаху! – проговаривает Давиду один из палачей.

      Вот они какие, мздователи! Полностью в коже, лица скрыты, на плащах – эзотерические росписи, нанесенные белой краской.

      Сруль с криком пытается вырвать своего благодетеля из рук мздователей, но в то же мгновение его тучное тело падает на землю с простреленной головой.

      – Сруль!.. Остановитесь! Мы лишь стяжатели… ангелических тел… Это часть обряда, на то есть санкция Церкви. Я не убивал! Как? Как это возможно? – отец Давид знает, что, когда мздователи решают расправиться с тобой, оправдаться нельзя. Время военное и жесткое. Но молчать не может. – Не верьте этой шлюхе! Блудница! Клеветница!.. Кликуша!

      Отца Давида отделяет от земли лишь вершок табуретки. Мздователь завязывает петлю на шее. У ног игумена стоит Кириак и сосредоточенно рассуждает.

      – А мне-таки, батюшка, кажется, что, когда Бог умер, даже воздух омертвел. И можно с Богом воссоединиться, только самому для мира умерев.

      – Смерть ты видишь каждый день, Давид. Что же теперь расхлябался? – торжествует Зекла.

      Братья и сестры хлысты сторонятся ее, они растеряны. Гул стяжателей и кряхтенье Давида прерывает сухой уверенный голос.

      – Отче! Услышь и прими, – на погонах главы мздователей вышитые черепа Ветхого Адама, на шее висит нагроможденный религиозными символами крест. – Катехон, живой Бог Евразии… не может ошибаться! Ты осужден по прямой директиве нашего Отца.

      – Что-о-о?! –