Разбитый Адам. Роберт Олегович Киров

Ныне же на бренной земле обескровленных и очерствевших не покинь наши ветхие умы, чтобы мы Твой образ первородный не потеряли».

      – Отец Давид, благословите! – обращается худощавый араб к главе колхоза.

      Черноволосый кареглазый игумен насупливается.

      – Жаждет душа моя действия, батюшка! Маюсь. Что делать, чтобы стать чистым?

      – Не боишься ли ты превратиться в черную овцу? Шаг в сторону – только пуще в дерьме погрязнешь. Поверь.

      – Так, может, в том все и дело, святой отец? Не нужно ли, – он напряженно шепчет, – с головой залезть в гниль? Если Бог покинул мир! Грех своих членов телесных в грехе мира растворить! А?!

      Отче-еврей вкрадчиво шепчет в ответ.

      – А может… плетей сорокет? Ха-ха-ха-ха.

      Кириак смущается.

      Будучи мусульманским хлыстом, он вступил в Церковь по наитию своей молодой души. Пропаганда Мздования вдохновила Кириака. Он увидел в этой идее желанный союз хлыстов и священства Мертвого Бога и поэтому вступил в Церковь. Вскоре его послали в глухие рощи Керженских лесов спасаться под чутким духовным руководством медиума Давида, адепта Окна Зазвездья.

      Процесс расшифровки алхимической тайны Окна Зазвездья, записанной в Евангелии Иуды, затянулся на целые три столетия. Но, несмотря ни на что, он завершился и стал главным средством к достижению власти над массами.

      На протяжении пяти веков энергетическая и психологическая мощь Окна Зазвездья подавляла личности беженцев из сгоревшего в ядерном огне гуманистического мира. Оккультный артефакт и его медиумы смешали народы Евразии в единую консистенцию – хлыстовщину.

      В последнее время Кириак часто вспоминает свою хлыстовскую общину, царящее там чувство духовного родства и «магомета», его отца. Но все брошено. Обратного пути нет.

      Из лесной чащи во двор шатко выходит бледная девушка. Ее глаза опухли от слез, подол платья покрывает грязь. Она видит сборище у часовенки, и в ее горле прорывается нарыв крика.

      – Ребеночка!!! Чадушко!!! – она сипло хватает воздух. – Ма-аленький… – вопли странно чередуются с ласково-жалобным завыванием.

      – Гляньте, а это не Зекла ли?

      – Вернулась? – обращается к ней священник-еврей. – А я думал, ты по чаду, родившемуся от тебя, затосковала. Сторожей послал… – говорит Давид, чувствуя, что не может воздействовать на Зеклу как прежде, одной силой мысли.

      – А тебе новые слуги, значит, не нужны?! – на лице Зеклы тут же отражается, как она возвращается в ужас реальности. – За что?!

      Безумные глаза девушки вылезают из орбит, зрачки мечутся. Она падает на колени.

      – За что? Мое чадо, ненавистное, нежеланное чадо, но так нелепо, жестоко убито… Чадо, зачем ты ворвалось в этот мир?..

      Девушка сжимает тонкими пальцами живот. Вследствие побоев у нее случился выкидыш. Батюшка-еврей вдруг перестает жевать бороду и прерывает гулкий бубнеж хлыстов.

      – А вот что, Зекла. Мысль у меня: сама ты не без греха. Жаль нам, конечно, чадо твое. Да вот, выходит, слишком ты озабочена плодом своим. А так нельзя. Не говоря уже о