Розмысл царя Иоанна Грозного. Константин Шильдкрет

удушливой пыли; потом, с медвежьей ухваткой, повернул девушку на бок и ухнул рядом на подгнившую чурку.

      – Так-то вольготнее будет, – разодрал он в широкой улыбке рот.

      Больная благодарно коснулась плечом его колена и чуть приоткрыла сухие губы.

      – Отказчик доставил?

      Выводков, стараясь изо всех сил не причинить боли девушке, осторожно провел тяжелой ладонью по ее матовой щеке.

      – Точно листок рябины по осени… алый и жалостный…

      Она не поняла и передернула покатыми плечиками.

      – Про кой ты листок?

      – Про губы твои. А замест зубов – иней на елочке.

      Лицо больной стыдливо зарделось.

      Васька виновато потупился и, чтобы перевести разговор, торопливо шепнул:

      – Сам пришел… без отказчика. А ты давно маешься?

      – С Васильева дня. Думка была – не одюжу.

      Помолчав, она робко спросила:

      – Далече путь у тебя?

      Бобыль скривил губы.

      – Далече.

      Он горько улыбнулся и двумя пальцами пощипал русый пушок едва пробивающейся бородки.

      – А по правде ежели – сам не ведаю, где тому пути край.

      И, устремив опечаленный взгляд в пространство, процедил сквозь зубы:

      – Земли, доподлинно, многое множество, а жить негде одинокому человеку.

      Больная недовольно поморщилась.

      – Грех. Каждому творению свое место положено. Каково бы и кречету быть, ежели бы дичина вся извелась? Да и падаль на то Богом сотворена, чтобы было ворону что поклевать.

      Волчьими искорками вспыхнули раздавшиеся зрачки бобыля. Забываясь, он шлепнул изо всех сил ладонью по спине девушки.

      – Ан, вот горло перекушу, да не дамся тем воронам!

      Больная в страхе перекрестилась.

      – Сплюнь! Через плечо в угол сплюнь! Туги не накликал бы ты себе словесами кичливыми.

      В ее голосе звучала пришибленная покорность.

      – Гоже ли черным людишкам с долею свар затевать?

      Васька ничего не ответил и свесил голову на выдавшуюся колесом грудь. Сразу стало тоскливо и пусто, по телу разлилась безвольная слабость.

      Девушка с немой грустью погладила его руку.

      – Аль лихо какое приключилось с тобою, что кручину великую держишь в очах своих?

      Он поднялся и, остановившись у выхода, заломил больно пальцы.

      – От лиха и на свет холопи родятся, по лиху ходят да с лихом и в землю ложатся. На то и холопи.

      И, точно жалуясь самому себе, тяжело перевел дух.

      – И пошто ты, туга, камнем на сердце лежишь?!

      Рука потянулась к двери.

      – Прощай, болезная.

      – Куда же?

      В голосе больной прозвучала такая глубокая ласка, что Выводков почувствовал, как глаза его застлались соленым туманом.

      Неожиданно, не думая, помимо своей воли, он решительно объявил:

      – Куда – пытаешь? К подьячему… кабалу писать на себя.

      – Выходит, у нас будешь жить?

      – А выходит!

      Наклонившись над ожившим в мягкой улыбке лицом, он провел рукой по кудели