Последние римляне. Теодор Еске-Хоинский

оставшихся в живых, нашли меня и отнесли в лагерь.

      – А знамя? – спросила Фауста Авзония.

      – Пропитанные кровью лоскутья с портретами императоров и инициалами истинного Бога я сложил в сокровищницу легиона.

      Последние слова воеводы погасили в глазах язычников огонь интереса. Они напомнили им, что римское войско со времени Константина сражалось под знаменами Иисуса Христа.

      Фауста Авзония медленно склонилась на подушку софы; Кай Юлий сделал нетерпеливое движение; Констанций Галерий пробормотал под нос проклятие. Даже Порция Юлия, и та отвернулась от христианина.

      Винфрид не сразу понял причину быстрой перемены, а когда догадался, то взглянул на весталку долгим, сердечным взглядом, как будто просил прощения за причиненную неприятность.

      Но лицо жрицы было опять бледно и холодно и вовсе не поощряло к дальнейшему дружескому обмену мыслями.

      И снова, как на площади амфитеатра во время уличных беспорядков, воевода видел перед собой высокую стену, отделяющую его от этой женщины, которая его так привлекала, что для нее он забыл даже о своей религиозной непримиримости. Он понял, что может приблизиться к ней только по развалинам язычества.

      Он провел рукой по лбу и, поднявшись, сказал:

      – Если твое святейшество дозволит, то я постучусь в скором времени во второй раз в ворота атриума.

      – Ворота нашего атриума всегда открыты для всех расположенных к нему, – уклончиво отвечала Фауста Авзония.

      Воевода поклонился и быстрыми шагами перешел двор.

      Его проводило такое же холодное молчание, какое и встретило.

      Когда он скрылся за занавеской, Кай Юлий сказал:

      – Как жаль, что Фабриций так страстно предался восточному суеверию. Это воин с большой будущностью и притом человек хороший. При дворе Валентиниана он принадлежал к числу тех немногих сановников, к которым золото не имело доступа. Он и Арбогаст не запятнали себя мздоимством.

      – А я предпочел бы, чтобы он брал деньги, как его предшественник, – проворчал Констанций Галерий. – Добродетельный воевода для нас сущая беда. Но бог солнца спускался уже к морю…

      И он поднялся так тяжело, что кресло под ним затрещало, что вызвало снова взрыв веселья Порции Юлии.

      – Земля под тобой расступается, – засмеялась девочка.

      – Все гнется подо мною и трещит, только тебя одну я не могу согнуть, – проговорил патриций с добродушной улыбкой на толстых губах, – но и тебе придет черед.

      – Любопытно знать, когда же это будет?

      – Когда я перенесу тебя через порог моего дома.

      – Да сохранят меня боги от того, чтобы я должна была возжечь с тобой факел Гименея.

      – А если б галилеяне размозжили мне кости?

      Порция Юлия вдруг сделалась серьезной.

      – Зачем ты меня дразнишь, Констанций? – прошептала она.

      Последние гости с закатом солнца давно покинули атриум Весты, а Фауста Авзония