Особняк на Соборной. Рунов Владимир Викторович

куда-то на Восток, в российскую глухомань. Куда – сама не ведала! Она, воспевавшая когда-то одиночество, любовь-разлуку, провозглашавшую торжество «одинокого духа» в борьбе с «роком», в полной мере ощутила реальную выброшенность из человеческой среды, сплоченной горем и всеобщей ненавистью ко всему, что повергло страну, «где так вольно дышит человек». Марина же со своим эмигрантским прошлым, расстрелянным мужем – врагом народа, малопонятным творчеством, прежде всего тому же народу, воспитанному на ясных и звонкоголосых формулах – «Загудели, заиграли провода…» или еще яснее – «Если завтра война, если завтра в поход…», опрокинула на себя кипящую «лохань» общественной неприязни. Когда заброшенная гигантским «цунами», вызванным фашистским нашествием, в деревянную, избяную, переполненную беженцами татарскую Елабугу, теснящимися даже на полу в доме-музее великого Ивана Шишкина, она, пытаясь устроиться уборщицей в обшарпанный клуб, наткнулась, как на колючую лагерную проволоку, полную ненависти фразу, произнесенную хорошо поставленным мхатовским голосом:

      – Эту предательницу?..

      Знать бы той народной актрисе, что пройдет несколько лет, и муж ее, литературный «фельдмаршал», тоже изберет самый радикальный способ расчетов с жизнью, только с помощью наградного револьвера, полученного за заслуги от той же страны, что возвела ее в ранг «народной». Не выдержав тяжести житейских обстоятельств, когда в единый узел связалось все, Марина в последний летний день того страшного лета приняла роковое решение. В дальнем огородном углу привязала старый ремень к хрупкому горлу, так волнительно трепетавшему, когда читала стихи.… Несколько торопливых движений – и невесомое тело коротко вздрогнуло, измученная душа, сбросив, наконец, камень, отлетела. Отлетела в розовые облака, о которых она так хорошо писала…

      О том, что Цветаевой уже давно нет, Деникины узнали в конце войны. Ксения прорыдала всю ночь, а утром вопреки церковным канонам, осуждающим самоубийц, заказала молебен во упокой рабы Божьей Марины.… Оба стояли долго-долго под образами, не чувствуя горячего воска, стекающего на руки. К этому времени было уже столько жертв, что и сердце должно было потерять ощущение боли. А оно болело и болело, все сильнее и сильнее, особенно у молчуна Антона Ивановича.

      В ноябре 1945 года Деникины навсегда покинули Францию. Пароходом пересекли Атлантику и уехали на север США, в небольшой городок Анн-Арбор. Жизнь сразу приобрела стариковские очертания, стала тихой, полисадниковой, хризантемной, иногда рыболовной, благо недалеко одно из великих озер. Антон Иванович часто проводил время в раздумьях, бродил по стриженым газонам, щелкая садовыми ножницами, шуршал на веранде газетами, перебирал рукописи, протяжными, с фиолетовыми оттенками, мичиганскими вечерами сидел у распахнутого окна, вдыхая влажную озерную прохладу. Что-то напоминала ему эта свежесть. Но что? Наверное, Киев… Да-да, конечно, Киев!

      Он попал туда младым отроком, надел необмятую форму юнкерского