Эскизы на фоне миражей. Писательские размышления об известном, малоизвестном и совсем неизвестном. Рунов Владимир Викторович

и искусства за его «Малую Землю», то в постановлении того года значилась только одна фамилия – Брежнев.

      В итоге маршала Епишеву не дали, но он, однако, не угомонился и «из кожи вон лез», чтобы любым способом лишний раз погромче заявить о себе как о военном стратеге. Поэтому афганское вторжение, переросшее в масштабную трагедию для нашей страны (а для Афганистана – тем более), было именно таким случаем. Это как раз у него, в ГлавПУРе, придумали расхожую легенду об интернациональной помощи, о которой, кстати, никто не просил, кроме передравшихся между собой местных сатрапов.

      И вот такой человек в течение долгих лет реально решал судьбу Георгия Константиновича Жукова, лично отслеживая все попытки вывести опального полководца из тени забвения. Однажды (вспоминает тот же Симонов) случай их свёл на дне рождения маршала И.С. Конева. На званом ужине присутствовало несколько легендарных полководцев, уже сильно пожилых и не имеющих в армии реальной власти, в первую очередь, конечно, Жуков. Пришедший поздравить виновника торжества Епишев вёл себя по-хозяйски раскованно, подчёркивая свою особую роль в современных вооружённых силах. Барственно откинувшись на спинку кресла, вдруг пустился в рассуждения – как и чем должен был заниматься в бою военачальник.

      «На этом вечере, – пишет Симонов, – считая, что он исполняет свою, как видно, непосильно высокую для него должность, вдруг произнёс длиннейшую речь поучительного характера.

      Стремясь подчеркнуть причастность к военной профессии, стал разъяснять, что такое военачальник, в чём состоит его роль, и в частности – что должны и чего не должны делать на войне командующие фронтами. В общей форме его мысль сводилась к тому, что доблесть командующего состоит в управлении войсками, а не в том, чтобы, рискуя жизнью, ползать по передовой на животе, чего он не должен и не имеет права делать. Оратор повторял эту полюбившуюся ему, в общем-то, здравую мысль на разные лады, но всякий раз в категорической форме. С высоты своего служебного положения он поучал сидевших за столом бывших командующих фронтами тому, как они должны были себя вести тогда, на войне.

      Стол был праздничным, а оратор был гостем за этим столом. В бесконечно отодвигавшемся конце своей речи он, очевидно, намерен был сказать тост за хозяина. Поэтому его не прерывали и, как водится в таких неловких случаях, молчали, глядя в тарелки. Но где-то уже почти в конце речи, при очередном упоминании о ползании на животе, Жуков всё-таки не выдержал.

      – А я вот, будучи командующим фронтом, – медленно и громко сказал он, – неоднократно ползал на животе, когда этого требовала обстановка, и особенно когда перед наступлением своего фронта в интересах дела желал составить личное представление о переднем крае противника на участке будущего прорыва. Так вот, признаюсь, было дело – ползал! – повторил он и развёл руками, словно иронически извиняясь перед оратором в том, что он, Жуков, увы, действовал тогда вопреки этим застольным инструкциям. Сказал и