Русский Рокамболь. Александр Цеханович

покатилась.

      Улица, которую назвал Андрюшка, одним концом упиралась в забор громадного пригородного огорода, а другим – в последний пункт остановки одноконного вагона.

      Тут была убогая мелочная лавчонка, булочная, в которой на стекле были налеплены бумажные ножницы, будка для кондукторов и штук пять деревянных домиков.

      Тут в самые горячие часы петербургского дня слабо звучал последний аккорд замирающих звуков его шумного центра.

      Андрюшка велел остановиться на углу и пошел пешком около забора, по грязным дырявым мосткам.

      Он шел уверенно, очевидно хорошо знакомый с местом.

      На дьявольски красивом лице его лежала серьезная решимость; он, по-видимому, обдумал что-то новое, очень смелое и решился выполнить его наудачу, наперекор обстоятельствам.

      Пройдя длинный забор, он остановился около крошечной лачуги, окна которой совершенно ввалились в землю и давали беспрестанный повод собакам обнюхивать их грязно-радужные стекла.

      Луч яркого летнего солнца ударял в них как в непроницаемую плоскость и отражался гораздо ярче в ближайшей грязной луже.

      Войдя в калитку, молодой подмастерье стукнул два раза в левую дверь.

      За утлыми досками ее послышался шорох, затем чей-то кашель и наконец тяжело шлепающие старческие шаги.

      На пороге показалась толстая обрюзглая старуха, с лицом когда-то интеллигентным, а в эту минуту представляющим бесформенную массу морщин и отеков.

      – А-а! Андрей Иванович!.. Пожалуйте, входите, батюшка! – засуетилась она. – А Алеша еще спит… вчера пришел поздно, да вы разбудите, если нужно что! Вам он всегда рад…

      Боже мой, что это было за существо эта старуха!

      Видали вы когда-нибудь старую всклокоченную собаку с отрубленным хвостом, бегущую посреди панели, неизвестно куда и зачем. Она смиренно движется вперед навстречу своей участи, тряся лохмами и пугаясь на пути всего, не исключая собственной тени.

      Когда-то она была добрым, породистым псом; она и теперь добра, но уже боится ласки, точно так же как и метлы дворника.

      Старуха, отворившая дверь Андрюшке, и фигурой, и выражением напоминала эту забитую взлохмаченную собаку. Это была мать Алешки, существо, какой-то рабской любовью сцепленное с своим детищем, много раз судившимся за кражу, сидевшим в тюрьме и продолжающим красть поныне. Впрочем, последнее время проделки эти были менее выгодны и удачны, чем прежде, а потому и герой их обретался в бедности. Ей, этой старухе, когда-то набожной и честной, теперь уже начинало казаться, что кража есть промысел, и она несколько раз мысленно желала детищу своему украсть поудачнее.

      Авторитет сына, как это часто бывает, всецело подавил ее, и чем более она обезличивалась как существо, чувствующее и мыслящее, тем фанатичнее загоралась любовь в ее старом сердце к своему единственному детищу.

      Чем и как она жила с ним, что терпела от него, трудно передать.

      В настоящую минуту к сыну ее пришел товарищ – сын почтенного Ивана Ивановича Курицына, которого она стороной