Кубок орла. Константин Шильдкрет

монстра!

      Федор Юрьевич прищурился, поджал губы. Короткая жирная шея его стала похожа на гранатовый ошейник развалившейся посреди опочивальни любимой царевой собаки Лизет Даниловны.

      – А во-вторых, – зарычал он, – цидула от…

      – Ты во-первых забыл, – не зло прикрикнул Петр.

      – И во-первых будет… Не уйдет!.. А во-вторых, цидула из Батурина от Мазепы.

      – Да ну?

      – На вот, держи.

      Цидула сбила Петра с толку. В ней было подробно прописано все, о чем на рассвете говорил Яценко. Мазепа не жаловался на Кочубея – он даже кручинился за него и никак не мог взять в толк, почему генеральный судья сам себе «роет могилу».

      «Неужто за дочку другой мести не выбрал? – приписано было довольно игриво в конце. – Не краше ли было б честно, как подобает пану, шпагой меня проучить?»

      Все очень походило на правду. В цидуле откровенно рассказывалось, что Мазепа полюбил дочь Кочубея Матрену и хотел взять ее в жены, а родители вдруг заупрямились. «То шло, как шло, а тут – ни туда ни сюда. Что ж, ваше царское величество, – читал вслух государь, – любовь мухе подобна: гони в дверь, она – в окно».

      Иван Степанович излагал все это с таким легкомыслием и так соблазнительно рисовал свой образ «старого чертяки, связавшегося с младенцем», что Петр не выдержал, расхохотался:

      – Так вот оно чего! Эвона откудова все сие древо произрастает!.. За дочку Кочубей злобится.

      Шафиров был такого же мнения. Все было ясно. Судья возводил небылицы на гетмана из мести за поруганную честь дочери.

      – А теперь во-первых! – неожиданно заревел Ромодановский. – Я хоть и монстра, а князь-кесарь и Рюрикович. И отцу твоему верой служил, и тебе тако ж служу. И не моги ты, Петр Алексеевич, меня…

      – Ты чего? Аль блохи напали?

      – Не блохи, а во-первых… Упамятовал? Про во-первых я говорю. За что монстрой меня обозвал?!

      – Ну, прости, – сердечно попросил царь. – Давай мириться. – И, приказав подать вина, налил себе кубок. – За вину перед тобою весь выпью, до дна.

      Ромодановский завистливо облизнулся:

      – Коли так, уж и я повинюсь, что голос поднял противу царя. Налей и мне орленый кубок в кару.

      Они дружески чокнулись и потянулись к квашеной капусте.

      Вино и бессонная ночь наконец взяли свое. Желтое опухшее лицо царя покрылось нездоровыми бурыми пятнами, под глазами обозначились темные круги.

      В опочивальне густо пахло чесноком, кислой шерстью, потом.

      – По-спа-ать бы! – с наслаждением протянул государь.

      Ему помогли перебраться на кровать. Царева баловница, Лизет Даниловна, прыгнула на постель и, задрав кверху лапки, блаженно притихла. Петр крепко обнял ее.

      – Спит, – шепнул Ромодановский, прислушиваясь к дыханию государя и заботливо крестя его.

      Но Петр не спал. Схватив за руку Шафирова, он сказал негромко, как в забытьи:

      – Пропиши гетману, ве…рю я ему, как себе…

      – Нынче же пропишу.

      – Да погоди… Не все… Еще в Киев пиши князю Дмитрию Михайловичу Голицыну…