Жребий брошен. Людмила Шаховская

хитрым, ловким и притом смелым слугой. Немало темных дел было совершено им в Риме по приказанию госпожи, но Фульвия все-таки разлюбила галла – и для нее ничего не значило казнить сегодня того, кого она обожала вчера.

      – Евдам ошеломил меня ударом кулака по голове, – сказал Луктерий в свое оправдание, – и у меня помутилось в глазах… я пошатнулся от неожиданности, и носилки упали… госпожа, я не буду напоминать тебе всего, что поручала ты мне в этот год, как самому верному исполнителю… я не буду просить прощения… я надоел тебе – понятно мне это давно… я должен умереть, потому что тебе так угодно, но мои товарищи достойны жизни… они отомстят за тебя, госпожа, Евдаму или кому ты желаешь. Казни меня одного, а их помилуй – они справедливо говорят, что виновен только я.

      Он смело глядел в лицо Фульвии, не плача, как другие. Его мужественная фигура горделиво возвышалась над остальными тремя коленопреклоненными рабами. В прекрасных чертах его молодого лица была видна покорность жестокой судьбе, но не тиранке Фульвии.

      Эта смелость осужденного на лютую казнь понравилась жестокой женщине, хоть и не вернула носильщику ее прежнего благоволения.

      – Отомстят… чем? – прошипела она сквозь зубы.

      – Чем тебе угодно отомстим! – вскричали все четверо рабов.

      – Увидим, – сказала Фульвия и, с презрением отвернувшись от избитых, окровавленных слуг, прислушалась к насмешливым возгласам народа о ее волосах, потом вскочила на носилки, опираясь на плечо старухи, своей любимой служанки, и закричала:

      – Граждане, увидите вы когда-нибудь, какие седые клочья прикрыты черными буклями Фавсты!.. Придет день… вы их увидите.

      Хохот толпы был ответом.

      Фульвия злобно и горестно села, понурив голову, и обратилась к старухе:

      – Мелания, стоило ли Катилине погибать во имя блага этой гнусной черни?!

      Она заплакала слезами слепой, ужасной, но бессильной злобы, опозоренная, осмеянная, но не имеющая возможности мстить.

      Эта сцена глубоко потрясла душу молоденькой патрицианки, прибежавшей к носилкам Фульвии, думая, что тут зовут на помощь. Особенно возмутила ее расправа с носильщиками.

      Амарилла стояла, сконфузившись, и робко глядела то на тиранку, то на ее бедных слуг. Ее спутница, прозванная Красной Каракатицей, напротив, сразу поняла, в чем дело, и, протолкавшись не без затруднений к подруге, довольно грубо взяла ее за руку и сказала:

      – Зачем ты прибежала сюда, Амарилла? Ты здесь никому не нужна… уйдем скорее!

      Голос этой купчихи был так громок, что Фульвия услышала ее слова, несмотря на душившую ее злобу. Ее демонически-яростный взгляд мрачно уперся в Амариллу, и она по-своему истолковала ее присутствие.

      – Фавста прислала одну из своих любимиц, сенаторских жен, любоваться моим унижением, – сказала она Мелании.

      – Успокойся, дорогая моя… плюнь на всех них… когда-нибудь отомстишь, – ответила старуха шепотом.

      – Я