Собрание сочинений. Последнее лето Форсайта: Интерлюдия. В петле. Джон Голсуорси

века, дядя Джолион.

      Старый Джолион оглянулся на нее. Что она, смеется над ним? Нет, глаза ее были мягки, как бархат. Льстит ему? Но зачем? С такого старика, как он, взять нечего.

      – Фил так думал. Он всегда говорил: «Но я никак не могу ему сказать, что восхищаюсь им».

      А, вот оно опять. Ее погибший возлюбленный, желание говорить о нем. И он пожал ей руку, отчасти обиженный этими воспоминаниями, отчасти благодарный, точно сознавая, как они связывают его с нею.

      – Очень талантливый молодой человек был, – проговорил он. – Жарко, на меня жара теперь действует. Давайте посидим.

      Они сели на стулья под каштаном, широкие листья которого защищали их от тихого сияния вечера. Приятно сидеть здесь, и смотреть на нее, и чувствовать, что ей хорошо с ним. И желание, чтобы ей стало еще лучше, заставило его продолжать:

      – Вы, вероятно, знали его с такой стороны, какую я не мог видеть. Вам он показал лучшее, что в нем было. Его взгляды на искусство казались мне немного… новыми, – он чуть не сказал: «новомодными».

      – Да, но он говорил, что вы понимаете толк в красоте.

      Старый Джолион подумал: «Говорил он, как же!» Но ответил, подмигивая:

      – Ну что ж, он был прав, а то я бы не сидел здесь с вами.

      Очаровательна она, когда улыбается вот так, глазами.

      – Он говорил, что у вас сердце из тех, что никогда не старятся. Фил замечательно разбирался в людях.

      Старый Джолион не обманывался этой лестью, звучащей из прошлого, вызванной желанием говорить об умершем, – совсем нет; и все же он жадно ловил ее слова, ибо Ирэн радовала его взоры и сердце, которое – совершенно верно – так и не состарилось. Потому ли, что не в пример ей и ее мертвому возлюбленному он никогда не любил до отчаяния, всегда сохранял равновесие и чувство пропорций? Что же, зато в восемьдесят пять лет он еще способен наслаждаться красотой! И он подумал: «Будь я художником или скульптором!.. Но я старик. Надо жить, пока можно!»

      Двое, обнявшись, прошли по траве перед ними, по краю тени от каштана. Солнце безжалостно освещало их бледные, помятые молодые лица.

      – Некрасивое создание человек, – сказал вдруг старый Джолион. – Поражает меня, как любовь это превозмогает.

      – Любовь все превозмогает.

      – Так молодые думают, – сказал он тихо.

      – У любви нет возраста, нет предела, нет смерти.

      Ее бледное лицо светилось, грудь подымалась, глаза такие большие, и темные, и мягкие – прямо ожившая Венера! Но эта шальная мысль сейчас же вызвала реакцию, и он сказал, подмигивая:

      – Да, если бы у нее были пределы, мы бы и на свет не родились. Ведь ей, честное слово, ставится немало препятствий.

      Потом, сняв цилиндр, старый Джолион провел по нему манжетой. Большой и нескладный, он нагрел ему лоб; эти дни у него часто бывали приливы крови к голове – кровообращение уже не то, что было.

      Она все сидела, глядя прямо перед собой, и вдруг проговорила еле слышно:

      – Странно, как это я еще жива!

      Слова Джо «загнанная, потерянная» пришли ему на память.

      – А-а, – сказал он, – мой сын видел вас мельком в тот