Плата за перевоз (сборник). Олег Ернев

волосами мертвого Лодочника. «А что это пискнуло под ногами?» – вдруг сработало дождавшееся своей очереди подсознание Х-арна. Он взглянул вниз. Бедная мышка! Он раздавил лесную мышь. Глупая, ты сама попалась под ноги. Глупая? Отнюдь нет. Может быть, ты спасла меня, о мышь! Может быть, благодаря тебе мой череп не треснул под веслом Лодочника. Что бы там ни было, спасибо тебе, мышь. Несколько глубоких минут прошло в напряжённом молчании. По-прежнему, боясь пошевельнуться, сидели люди в лодке, не сводя потрясённых взглядов с Х-арна. По-прежнему негромко плескалась вода у лодки. По-прежнему, вытянув лапки, с окровавленной мордочкой лежала у ног Х-арна спасшая ему жизнь мышь. А потом напряжение лопнуло бесшумно, как нарыв. Челюсти Х-арна, всё ещё сжимающие стрелу, свело судорогой, он бросил её на землю, растирая энергично лицевые мускулы. Люди зашевелились, завздыхали, заойкали. Х-арн нагнулся и, взяв руками мышь, отнёс её на край дороги, чтобы не затоптали.

      – Выходите, – велел людям Х-арн. – Выходите, не бойтесь. Идите своей дорогой: прямо и вниз. – Он махнул рукой. Люди покорно вылезли и, попрощавшись взглядом с противоположным берегом, запылили босыми ногами.

      Х-арн остался один. Он бросил лук, сел на землю, перестав видеть окружающий его мир. Бессмысленно набрал он горсть пыли и стал пересыпать её из горсти в горсть, как это делают дети в песочнице. То, что раньше было щебнем и ранило в кровь живое человеческое мясо, теперь легко и нежно струилось из одной чаши ладоней в другую. Солнце уже стояло над лесом, начиная накаливать воздух и снова Х-арну почудилось, что он, совсем ещё юный, находится в какой-то жаркой стране, где солнце печёт уже с утра, и надо успеть закрыть ставни, чтобы сохранить хоть часть ночной прохлады. О, если бы всё это оказалось сном, чудовищным, кошмарным сном и он проснулся и очутился бы дома, в своей квартире на тринадцатом этаже, откуда открывается чудный вид на берёзовый лесок внизу, сдавленный и чуть расплющенный гигантскими домами. Ах, этот милый, хрупкий лесок, где по утрам выгуливаются раздобревшие на мясных вырезках, на сосисках, на ливерной колбасе, на мозговых костях, на бараньих косточках, на сливочном масле, на крепком кофе, на молочных коктейлях со сперматической вытяжкой – чёрные и белые пудели, спаниели и колли, шлюхообразные болонки, с провалившимися носами японские хины, брюхатые овчарки, малюсенькие, карманные, висящие на пальцах, как обручальные кольца «сяо-сяо». Все эти милые, ухоженные, дорогостоящие твари, которых совершенно не касаются излишки человеческой ненависти и недостатки продовольственной программы. И эта трёхкомнатная квартира с музейной мебелью, с музейными сервизами, с музейными картинами, с музейной библиотекой в музейном кабинете с музейным резным инкрустированным столом. И всем этим он так толком и не попользовался, как не попользовался и дачей: приобретал, доставал, покупал, бегал, продавал, суетился, боялся, скандалил, умирал от страха, умирал от наслаждения. И Лидия, которую он только теперь разглядел