.

ему взглядом и кивком. Взяла у него кружку, схлебнула с ложки и сразу запила. Давлетов спокойно доцедил свою порцию.

      Изредка охотница обегала всех коротким взглядом, чуть задерживаясь на Савине. И Дрыхлин иногда тоже любопытствовал глазами, поглядывая на нее. Затем снова плесканул по кружкам:

      – За умные таежные законы! – произнес со значением.

      Она неопределенно качнула головой. Отодвинула свою кружку. Спросила, уставившись на него бездонными глазами:

      – Тому, кто их нарушил – смерть, да?

      – Так велит закон, – ответил Дрыхлин.

      – Неоправданная жестокость, – проговорил Давлетов.

      Она вздохнула. Дрыхлин сказал:

      – В нашем мире без жестокости не обойтись. Как и без денег.

      – А у тебя, гость, много денег?

      – Деньги улетают, как птицы, а годы летят, как деньги, – глубокомысленно изрек он. – Давайте все-таки, Ольга, символически!

      – Нет, – отказалась она.

      А мужики выпили.

      Больше всего Савина удивляло в этом странном застолье то, что с ними выпивал Давлетов. Тот ровно бы подслушал савинские мысли, потому что слова его прозвучали оправданием:

      – Вот и выгнали простуду, – и убрал фляжку со стола.

      Тем временем охотница опростала свою миску. От предложенной Дрыхлиным добавки отказалась. Он спросил ее:

      – Откуда у вас на двери подкова, Оля?

      – Подкова – от отца. Он с геологами ходил. Геологов энцефалитный клещ убил. Тогда уколов не делали. Отец пришел с подкованным конем. Подкову дядя прибил.

      – И как, приносит она вам удачу?

      Она не успела ответить. За дверью заскулила собака. Ольга впустила ее в зимовье, та кинулась к столу.

      – Ольхон! – строго осадила хозяйка.

      Пес послушно уселся у порога. Она достала из-под нар ведро. Выскочила раздетой наружу и быстро вернулась с полным снега. Отвязала от заплечной доски второй холщовый мешочек, вытащила красно-черный кусок мяса, бросила в ведро.

      – Белку Ольхону сварю, – сказала.

      Снова села за стол, взглянула на Савина. Он почувствовал ее взгляд, но глаз не поднял. Красная, запекшаяся на морозе тушка, которую она привычно бросила в закопченное ведро, странным образом повлияла на Савина. Он вдруг перестал видеть в ней женщину, осталась лишь охотница: а профессия почти всегда ставит свою печать. Какая уж тут женственность, если приходится убивать и сдирать шкуры?… И резкие скулы, и чуть заметные белые лучики у глаз. Подумал, что ей никак не меньше двадцати пяти, а то и больше… А впрочем, какое ему дело до этого?…

      Дрыхлин спросил:

      – Как же вы, милая девушка, попали в охотницы? Ведь тайга – не дом родной. Жить здесь одной, в такие юные годы!..

      – Как раз дом родной, – сыпанула по плечам черными волосами.

      Все-таки она могла меняться как-то враз. Смахнула улыбкой заботы, и опять показалась Савину пухлогубой раскосой девчонкой.

      – Не одна я здесь. Амака со мной. За Тураном.

      – За Тураном – понятно: за перевалом. А Амака – медведь?

      – Ты все знаешь, гость. Ты самый хитрый. А он – самый сильный, – показала на Давлетова. –