Темный инстинкт. Татьяна Степанова

университет в Болонье либо в Риме. Но он с этим выбором что-то пока не торопится. Сентябрь пройдет, а там начну с ним мужской разговор насчет этого.

      – И на какой же факультет?

      Шипов как-то неопределенно махнул рукой. «Ясно. Жена не только тебя, друг мой ситный, содержит, но и твоего молодца в люди вывести намеревается. Добрая женщина, надо же. Где бы себе такую сыскать? Щедрую».

      – А к музыке, к опере у Егора, значит, нет таланта?

      – Слава богу, ни таланта, ни стремлений.

      – Вы так горячо сказали «слава богу», – Кравченко усмехнулся. – Видимо, я совершенно не разбираюсь в вашей профессии. Или опера это не профессия? Забыл, что тут главное голос.

      Шипов опустил глаза.

      А Мещерский, значительно отставший, тем временем шел рядом со Зверевой по бетонной тропинке, проложенной по берегу озера, и слушал, слушал, упиваясь, изредка вставлял какие-то замечания, но в общем-то целиком был очарован ее монологом.

      – Классическая музыка не прихоть каких-то сверхчувственных натур, – вещала Зверева. – Вы, Сереженька, не обижайтесь, но ваше поколение глухо к одному из самых загадочных видов искусства. Почему молодежь в массе своей не любит, не понимает великую музыку? Это всегда меня интересовало. Вот говорят, классику начинают понимать с возрастом. Отчего это?

      – Ну, может, оттого, что становятся умнее, – Мещерский хотел пошутить, да что-то не вышла шутка.

      – Ум – категория постоянная. Либо он есть у человека, либо его нет.

      – Да, Марина Ивановна, конечно.

      – Может быть, молодые не любят музыку оттого, что у них нет воспоминаний?

      – Воспоминаний? Ну почему же, есть.

      – Ну, мне всегда казалось, что любая музыка всегда свободна. Понимаете, Сереженька?

      – Н-не совсем. От чего свободна?

      – От всего. От условностей, предрассудков, запретов, страхов. Она имеет возможность передавать эту свободу.

      – Вы сказали, от страхов?

      – Да-да, – Зверева остановилась. Чувствовалось, что, обретя в лице нового гостя благодарного и покорного слушателя, она намеревается говорить с ним только на тему, которая в данную минуту интересна исключительно ей. – Музыка подчас рассказывает нам самим о нас же такие вещи, о которых мы стараемся умалчивать не только в беседах с другими, но и с самими собой.

      – А вы знаете, я никогда небеседую сам с собой о себе, времени как-то не хватает.

      – Да? Вы очень занятой человек, Сереженька. В этом, наверное, вся беда вашего поколения. Вы слишком заняты, чтобы слушать себя в себе.

      Мещерскому хотелось возразить: «А разве вы – вы! – не слишком заняты?» Но он так же, как и Кравченко, знал: никогда он не сможет спросить ее вот так прямо. Однако дураком бессловесным выглядеть не хотелось, и он решился:

      – Марина Ивановна, неужели и вам музыка может рассказать то, что вы сами от себя скрываете? Не знаете, не подозреваете в себе?

      – Всегда.

      – А нам, вашим слушателям, зрителям, поклонникам вашего таланта, она тоже что-то