Искра жизни. Эрих Мария Ремарк

девятый кивнул. Смерть была здесь столь частой гостьей, что скорби хватало лишь на такой вот кивок. Пыльная полоса солнечного света выхватывала из темноты пятерых лагерников, что – ни дать ни взять голодные обезьяны – устроились на верхних нарах.

      – Скоро он там перекинется? – спросил один, почесывая под мышками и зевая.

      – А тебе-то что?

      – Так нам лежак его занимать. Кайзеру и мне.

      – Получишь, получишь ты свой лежак.

      Говоря это, пятьсот девятый поднял голову и какое-то время смотрел вверх, на зыбкую полоску света, которая так не вязалась с затхлым воздухом барака. Кожа того, который ждал смерти Ломана, напоминала шкуру леопарда – вместе с лучами солнца на нее легли и черные пятна с оконного стекла. «Леопард» сунул в рот пригоршню гнилой соломы и стал жевать. Несколькими лежаками дальше что-то не поделили двое доходяг: раздались пронзительные, тонкие крики и вялые, бессильные шлепки.

      Пятьсот девятый ощутил слабое шевеление под коленкой – это Ломан дергал его за штанину. Он снова наклонился.

      – Выньте ее! – шептал Ломан.

      Пятьсот девятый присел с краю на нары.

      – Мы ничего не сможем на нее обменять. Слишком рискованно, понимаешь? Никто не пойдет на это.

      Рот Ломана судорожно задергался, с трудом выталкивая слова.

      – Им она не должна достаться, – бормотал он через силу. – Только не им. Я платил сорок пять марок. В двадцать девятом. Только не этим! Выньте!

      Внезапно он скорчился и застонал. Кожа лица подернулась морщинами только в уголках глаз и губ – других мускулов, чтобы отреагировать на боль, на лице не осталось.

      Немного погодя он снова вытянулся на нарах. Из груди его исторгся тяжкий стон боли и стыда.

      – Да не думай ты об этом, – утешил его Бергер. – Вода у нас еще есть. Эка важность. Подотрем.

      Некоторое время Ломан лежал тихо.

      – Обещайте мне, что вы ее вынете, прежде чем меня унесут, – прошептал он затем. – Когда я окочурюсь. Уж это-то вы можете.

      – Ладно, – сказал пятьсот девятый. – Ее не зарегистрировали, когда тебя брали?

      – Нет. Обещайте! Только наверняка!

      – Обещаем. Наверняка.

      Глаза Ломана снова подернулись пеленой, потом успокоились.

      – А что это было там – недавно?

      – Бомбы, – ответил Бергер. – Город бомбили. В первый раз. Американцы.

      – О-о!

      – Да, – сказал Бергер тихо, но твердо. – Возмездие все ближе. За тебя, Ломан, тоже отомстят.

      Пятьсот девятый мгновенно поднял глаза. Но Бергер стоял так, что лица его не было видно – только руки. Пальцы их сейчас то сжимались, то снова разжимались, словно душат чью-то невидимую глотку – отпускают и снова принимаются душить.

      Ломан лежал неподвижно. Он закрыл глаза и, казалось, уже не дышит. Пятьсот девятый так и не понял, дошло до него то, что сказал Бергер, или нет.

      Он встал.

      – Ну что, помер? – спросил арестант с верхних нар. Он все еще чесался. Четверо других сидели рядом с ним как неживые. Глаза у всех были совершенно без выражения.

      – Нет. –