Дуэль четырех. Грибоедов. Валерий Есенков

Богу ещё, могла стрястись и побольше беда, ох как могла, Александр!

      Он рассердился не в шутку, круто оборотился к нему и с негодованием вскрикнул:

      – Человека убили! Чего же надо тебе?

      Ион робко, но укоризненно поднял глаза:

      – Да, Александр, человека убили, да могла быть и большей беда: человека могли убить вы.

      Он вдруг застонал и выдавил хрипло:

      – Прости, Богдан Иваныч, прости, что кричал, истинно глуп. Прав ты, ах как ты анафемски прав!

      Ион потупился, посоветовал тихо:

      – Вам бы настоящее что-то начать, Александр.

      Он не нашёлся, что ответить ему, и голубые детские умоляющие глаза из потухавшего серого пепла глядели опять на него, напоминая, как тяжело, как непоправимо и навсегда он виноват перед ними и как вся его жизнь, задуманная так благородно, так звучно, была мелка и мерзка.

      Он попросил:

      – Оставь меня, побуду один.

      Ион с осторожным вниманием поглядел на него, хотел что-то сказать, однако согласно кивнул и своей неуклюжей походкой тотчас направился к двери.

      Дверь с шумом отворилась навстречу ему. Из тьмы коридора явился, как на театре, Каверин с детски невинной и ясной улыбкой, с румяным лицом, весь в каплях дождя на плаще, на фуражке и на потемневших усах.

      Ион едва успел увернуться и с неуклюжей учтивостью сделал поклон.

      Каверин, широко шагнувши мимо него, всё улыбаясь, прямо на пол стряхнул с фуражки блестки дождя, скинул плащ, собрал толстыми складками лоб и с той же невинной и ясной улыбкой серьёзно сказал:

      – Вели-ка тринкену принести.

      Александр так обрадовался ему, что в беспамятстве закричал:

      – Сейчас принесу!

      Каверин посторонился, но придержал его за рукав:

      – Полно, брат, бегать, кликнул бы Сашку, чёрт побери.

      Он отстранил руку Каверина и мельком взглянул на безмолвно выходившего Иона:

      – Нет, я сам, не дождёшься его, лентяй и балбес, а ты, Богдан Иваныч, куда?

      Ион невозмутимо ответил, приостановившись в дверях:

      – Вы мне напомнили, Александр, что у меня дома дела.

      Он подскочил, хотел удержать чудака, они вышли вместе, и он, опять с язвительным чувством непоправимой вины, перед Васькой, перед немцем, перед собой, извинился горячо, от души:

      – Ты не так понял меня, Богдан Иваныч, милый ты мой. Я только просил тебя прекратить разговор, чтобы подумать о моей судьбе самому. Это нехорошо. И о высшей цели ты истинно прав, должна быть высшая цель, из чего же тебе уходить? Каверин пришёл!

      Ион ласково улыбнулся, точно ребёнку, открывая широкие, крупные, чуть желтоватые зубы, безоговорочно тотчас прощая его:

      – Я всё правильно понял, да вспомнил, что дела дома ждут, я вам не лгу, а Пётр Павлович покуда с вами побудет, не заскучаете, где уж.

      Он разглядел, что Ион в самом деле ничуть не обиделся, но из деликатности желает уйти, милый такой человек, и крепко обнял его:

      – Ещё раз прости.

      Ион в ответ пожал руку:

      – Успокойтесь