Быть при тексте. Книга статей и рецензий. Константин Комаров

конструкт надо именно так) царствует и в стихах Екатерины Соколовой (1983 г. р., «Волга», №5—6; «Новый мир, №8). Впрочем, здесь он слегка оживлен и атмосферизирован зырянской мифологией и фольклором: «не знаете что это – шева? / я вам расскажу / тайное знание как бы из зырянской аптеки / многие из народа коми думаютэто просто такой жук / многие думают это голос такой сидит в человеке». Верлибры, включенные в новомировскую подборку, полны на редкость точно воссозданного пугающего, чреватого безумием «спокойствия», но стиховая недостача налицо и здесь.

      Этническим колоритом – на этот раз азиатским – наполнены стихи казахстанского поэта Заира Асима (1984 г. р., «Дружба народов», №6), этим колоритом они по преимуществу и интересны, потому что попытка привить суггестивное, полное сложных пространственных и зрительных метафор письмо к дискурсу «простых истин» и философии мудрого приятия жизни и смерти не удается. Органики не получается, хотя определенную дозу внутреннего тепла эти строки генерируют – определенную, но и только: «Это имя цветов / цвело молчанием букв. / Так незаметна жизнь / для мимолетно живущих».

      Денис Безносов (1988 г. р., «Урал», №9) зачем-то выстроил в столбик прозу. Разобраться в том, почему это жеваное и аморфное говорение претендует быть стихами, довольно трудно, возможно, и такое болезненное вбуравливание тяжеловесных строчек в сознание читателя претендует на свой эффект, который мне, однако, недоступен: «спиной к спине ремнями вплотную / связаны один выше ростом другой / ниже и судя по медленной походке / первого тяжелее несмотря на меньший / размер подвешен за спину на ремнях / висит вытянув вниз короткие ноги».

      Наиболее серьезные и оригинальные формально-содержательные эксперименты предпринимает Алексей Порвин (1982 г. р., «Волга», №7—8; Урал №6), как бы выворачивая поэтическую ткань наизнанку (именно к такой наоборотности отсылает, помимо ассоциаций с античной трагедией, цикл «Антистрофы»). Нарочито затрудняя текст, он в то же время так настраивает свою оптику и акустику, что удается воплотить, воссоздать в словесной плоти тайные движения и «трепыхания» реальности. Однако и эти стихи не избегли дурной инерции письма, неизбежно приводящей и к инерции восприятия. На слом этой инерционности внутренних ресурсов у автора хватает не всегда: «Ветер, забравшийся под причал, / сотворяет в древесине зарю: / пусть бревна тончают – и вновь лучам / подобятся при виде вершин»; «Птичье пение – размытее / письма, вобравшего морские века: // везде – долгожданное выбытие / из внятности: она недорога». «Выбывая из внятности», Порвин оказывается способен как на иррациональные прозрения, так и на аморфную и малопривлекательную невнятицу.

      Бережно, осторожно и со знанием дела старается прикасаться словом к природному космосу Лета Югай (1984 г. р., «Звезда», №1). Трепет пейзажа у нее взаимодействует с внутренним лирическим трепетом: «Видно: бугры и баки – схитри – / Серая цепь леса земного.