Донские казаки в борьбе с большевиками. Иван Поляков

огласился их сильным храпом, напоминавшим звериный концерт. Спать я не мог. Мне хотелось найти разгадку, как могли эти люди, по виду бывшие солдаты, обычно миролюбивые и флегматичные, в короткий срок словно переродиться, потерять чувство жалости и человеколюбия и стать бесконечно жестокими и мстительными.

      Законы, цивилизация, совесть, стыд – все, казалось мне, провалилось в пропасть. Вот эти скоты, размышлял я, несколько часов тому назад нагло издевались над несчастными людьми и теперь безнаказанно хвастаются своим злодеянием, и никто не протестует, никто не порицает их поступка, наоборот, в глазах всех они герои.

      Занятый этими мыслями, я не заметил, как прошла ночь, и около 5 часов утра в теплушке опять все зашевелилось. Приближались к Царицыну. Начались сборы. Каждый был занят своим делом. Одни спешили поесть, другие связывали свои мешки и пересчитывали деньги. Разговор сначала не клеился. Но затем то один, то другой начали высказывать недовольство новыми существующими порядками, и скоро разговор принял общий характер. Все открыто критиковали большевистскую власть.

      Я не верил своим ушам, когда главный оратор, еще вчера проклинавший все старое и восхвалявший революцию и советы, начал говорить: «Да што таить, товарищи, при Царе, правду сказать, если и сделал что не так, так жандарм дал в морду, и конец, а теперь поди свой же брат на мушку, сволочь. И за што? Говорили, что из Москвы приказано с «мешочниками» расправляться на месте, значит, к стенке. Им-то, душегубам, хорошо, буржуев обобрали и живут всласть, а ты с голоду подыхай. Не житье настало, а каторга. А за что преследуют? Кому мы мешаем? Там сахар, а тут мука, ну и торгуем. Надысь меня красногвардеец хотел арестовать, – едва утек. Забыли с… что без нас, фронтовиков, они бы революцию не сделали, их, как и в пятом году, одни казаки разогнали бы, а теперь они же своего брата преследуют и как что не по-ихнему – сейчас на мушку. Ежели так, то уж лучше пусть будет по-старому», – закончил он.

      Теперь у меня не оставалось сомнения, что мы ехали с бандой «мешочников»-спекулянтов, занимавшихся запрещенной перевозкой товаров из одной местности в другую. Вероятно, в Царицыне их преследовали, вот почему они, когда коснулось их шкурного вопроса, забыв вчерашние разговоры, дружно обрушились с критикой и на советскую власть, и на современные порядки.

      Издали показался Царицын, и поезд замедлил ход. Суетясь и трусливо волнуясь «мешочники» один за другим начали выпрыгивать из теплушки, послав еще раз последнее проклятие большевикам и их суровым нововведениям. В свою очередь, соскочили и мы и очутились, примерно в полуверсте от города. Разбившись на группы, спекулянты огородами и садами двинулись в направлении Царицына.

      Считая, что они уже бывалые и наверное знают все здешние порядки, мы на приличном расстоянии следовали за одной компанией, в которой находился и вчерашний герой и главный коновод-преступник.

      После недолгой ходьбы разными пустошами и закоулками мы очутились