Золотая лихорадка. Николай Задорнов

уборка не начиналась. Проблуждал Егор долго, но не опоздал. Однако, полагал он, на золото, которое лежит у него в каюте в перепачканном, грязном мешке и в сумке, можно в самом деле купить баржу с хлебом. Тогда зачем же сеять? Железную дорогу проведут скоро. Тихая жизнь, кажется, окончится. «Все нам привезут!» И сейчас доставляют за меха, рыбу и золото много товаров. И муку. Но хочется хлеба своего, вытруженного.

      Глядя на отдалявшиеся нивы тамбовцев, похожие на разноцветные лоскутья, Егор задумался о доме и привычных делах.

      Но мысли его опять, словно с порывом ветра, относило назад, за кормовое колесо, за горы, за Утес, где Котяй с женой, как ни крутились, так и не узнали ничего… За хребты и озера, далеко за ту речку.

      «Неужели я раб евангельский, что зарыл Божий дар в землю? – оправдывался Егор. – Обидно уйти в медвежий угол и сосать лапу, когда можно развернуть большое дело и поднять народ. Пока тут все свои, глушь кругом недоступная. Железную дорогу на Амур еще не довели».

      Егор чувствовал в себе разум и силу, годные не только себе, но и людям. Он смутно сознавал, что еще не все делает, на что способен.

      Капитан наверху крикнул что-то в трубу. Прибежали с шестами двое матросов. Минуя Егора, они кланялись, снимая круглые шляпы.

      «Мне уж мерещится, что и они про мое золото знают. Экое наваждение!» – подумал Егор.

      Первый матрос – старик, низкий, смуглый. Второй – курчавый, с карими глазами.

      Течение выносило откуда-то плавниковые деревья. Лесина с корнями быстро шла к колесу. Курчавый матрос привязался веревкой к шлюпбалке, перемахнул за борт и отвел плывущее дерево шестом, а комель оттолкнул ногой.

      Капитан – косая сажень в плечах – подошел к Кузнецову.

      – Как отдыхалось, Егор Кондратьевич?

      – Благодарствую, Спиридон Лукич!

      – От трудов своих отдыхайте, отдыхайте! – заискивающе сказал капитан.

      – Матросы у вас молодцы, – не оставался в долгу Егор.

      Егор был известным человеком на реке. Все знали «Егоровы штаны». У капитанов существовало поверье, что если едет Егор – это к счастью. Ему отводили каютное место.

      – Что же их хвалить. Народ отпетый! Чуть что – я выброшу в пустоплесье.

      Курчавый матрос, стоя на кожухе колеса, отвязался и, не держась, оглядывал реку с таким видом, словно ему хотелось запеть. Широкая грудь его бугрилась под рубахой. Перескочив борт и проходя мимо, он опять сдернул шляпу. Заворачивая голову и семеня босыми ногами, он пристально глянул на Егора.

      – Веселый и бегает быстро! – заметил Кузнецов.

      – За этой кобылкой приходится смотреть, – сводя белесые, выцветшие брови, ответил капитан.

      Спиридон Лукич снял фуражку, повел рукой по черным волосам и ушел к себе.

      Потом, сидя в каюте, Егор услыхал, как подле окна кто-то посвистывал. Матросы забегали по палубе. Егор, выйдя, столкнулся лицом к лицу с кудрявым. Прошел, оглянулся и перехватил его взгляд.

      …Опять Кузнецов стоит у борта с сумкой на плече и с мешком. В жгут скатана пустая