Богомаз. Наталия Айги

Тьму волков отец перебил матерых и прибылых, столько их развелось, подманивать, подвывать не нужно, сами в окна заглядывали. Бей, каких хочешь! Тут случайно дядиколин щенок пострадал, волк только лязгнул зубами и ноги ему перекусил. Отец и пристрелил щенка, что же это – хромая собака! У отца тоже собаки гибли. Одну он на руках с охоты принес, забинтованную всю рубашкой.

      Отец написал дяде Коле: «С прискорбием извещаю, брат, что твой щенок пал смертью храбрых у деревни Паулино». Что с дядей Колей сделалось! Даже боялись за него. Он тогда с Папаниным на Севере был. Плыли, кажется, на льдине. Стих такой дети декламировали:

      Приехал, приехал Папанин!

      Мурзилка навстречу идет.

      А где-то в полярном тумане Советская льдина плывет.

      Или на льдине они позже плыли? Незаметно как-то увлекся вином. С пьянкой этой мысли все путаются и ускользают. Половина головного мозга погибла от вина. Хорошо хоть костный мозг помогает. В общем, дядя Коля разгневался, что погиб не отцовский щенок, а его. Он хоть в глаза того щенка не видал, а крепко полюбил и мечтал с ним на охоту пойти. Ничего не подействовало – ни память детских лет, ни что племянника Колю отец приютил в конце войны. Дядя Коля обиделся и очень сильно, никто из братьев уговорить не смог. Дядя Толя, кажется, и Богу молился, не помогло. За щенка дядя Коля отца не простил, хоть виноваты во всем были волки. Радиограмму прислал, что за щенка с ним сочтется. Пусть на охоту в его сторону отец больше не ходит, за себя не ручается! А сказал, пришлось слово держать. Слово не воробей. Все наши слово держали. Он даже на похороны отца не приехал. Вот наши какие! Как кремень! Все нерусские характеры имели! И отец, и дядя Коля, и дядя Толя. Я один мягкий, добрый, бесхребетный какой-то! В мать видно пошел. А может, искусство повлияло.

      Я, кроме Сталина, боялся диктантов. В школе познания самые незначительные приобрел, почестно – крупицы знаний. Я и читать не по складам недавно выучился из-за женщины одной. С арифметикой у меня поскладней было, я очень числа любил: вычитать, умножать, складывать. А делить начну, так весь раскраснеюсь. Да, арифметика, вообще, царица знаний!

      Главное, я влюбчивый был, повышенной чувственности. Как теперь говорят, либидо какое-то страшное. В десять лет влюбился. Глаз не спускал с учительницы Зинаиды Васильевны, у которой единство цвета во всем: черные ресницы, черные глаза и валенки черные. Я в искусстве живописи лишь единство цвета признаю. Чувствовала мой восторг, вот и не спрашивала меня никогда. Жалко, что отец на ней не женился, он другую невесту нашел. Наши-то все красавцы, по одному разу женаты, никто дон Жуаном не стал: ни дядя Толя, ни дядя Коля, ни дедушка. Как вдовели, так сразу говорили: «Все, моя жена – сыра земля». Уж дядя Женя на что раскрасавец был у нас, прямо Ференц Лист – царственный старик, тоже один раз женился! А отца рок преследовал, второй раз жениться пришлось.

      Не у кого мне спросить, почему он мачеху выбрал, хоть она в шляпке с пером, внешность у нее средненькая. Уж я-то прекрасное понимаю! Наши все удивились,