Огненный омут. Симона Вилар

чтобы встретить посольство с мощами святого Адриана.

      – Забери тебя Локи, женщина! – заорал Ролло. – Или ты совсем глупа, или туга на ухо и не слышала моих приказаний!

      Эмма спокойно отложила вышивание.

      – Паломники уже собрались в Руане и выступят со дня на день. Я дала слово отцу Франкону, что поеду с ними. Но я, так и быть, послушаюсь и откажусь от поездки, если ты пообещаешь не уделять столько внимания Лив и наконец-то отошлешь ее в монастырь, где настоятельницей служит Виберга.

      Ролло вдруг отвернулся. Машинально стал поглаживать квадраты оконного переплета. Лив преследовала его неотлучно, и ему это нравилось. Диво, что он до сих пор не ответил на ее призыв. Мягкая, податливая, манящая – его словно обволакивало этой беспредельной чувственностью, когда он обнимал ее в переходах дворца. Глухо бормотал, поглаживая ее тяжелые груди под черным одеянием монахини:

      – Если бы все монахини были такими, как ты, мои люди уже давно превратились бы в христиан. – Ему стоило немалого усилия воли отвести руки. – Но я-то никогда не стану поклонником Христа.

      Он оставлял ее, хотя и чувствовал себя круглым дураком. Где это сказано, что конунг не может завести себе наложницу? А он не только не переспал после женитьбы на Эмме ни с одной другой женщиной, но даже как будто остерегался этого, не решаясь обидеть ее. А она… Какие слухи ходят о ней?! Эти ее вечера с Олафом… И теперь она требует услать дочь Ботто!

      Щелкнув пальцем по переплету окна, он повернулся к Эмме.

      – Хорошо. Я ушлю Лив, и тебе только придется посочувствовать твоей бывшей рабыне Виберге, когда дочь Ботто заведет в ее обители свои порядки. Ты же останешься в Руане. И прекратишь порочить себя, бегая за Олафом.

      Они не сказали друг другу больше ни слова. Когда вместо обычных вспышек гнева наступало такое молчание, это был первый знак того, что они и впрямь в ссоре и между ними встала стена отчуждения.

      Больше всего Эмму удивило то, что епископ словно даже обрадовался ее отказу примкнуть к шествию. И хотя Франкон твердил, что это весьма прискорбно, но Эмма была готова поклясться, что он едва не потирал руки от удовольствия. Потом резко посерьезнел, стал говорить, чтобы Эмма непременно проводила паломников до ворот города, и обязательно под охраной норманнов, дабы было ясно, что она остается в городе по воле супруга.

      Нелепая просьба. Будто Франкон хотел показать кому-то, насколько языческая жена конунга не вольна в своих решениях.

      Но Эмма не видела причин отказывать Франкону, и, когда настало время крестного хода, она выехала проводить паломников, и среди шума и оживления ей вдруг стало грустно. Франкон благословил ее, не выходя из крытого, устланного коврами дормеза; монахи несли кресты и вышитые хоругви; дьяконы махали кадильницами. Паломники-христиане двигались попарно в простых темных одеждах. Слышалось пение псалмов.

      Во дворец Эмма вернулась расстроенная. С Ролло почти не разговаривала. Но и ему было не до нее. Он развернул длинный