В Иродовой бездне. Книга 2. Юрий Грачёв

тюремный халат.

      Бежал из тюрьмы темной ночью,

      В тюрьме он за правду страдал —

      Идти дальше нет больше мочи,

      Пред ним расстилался Байкал.

      Бродяга к Байкалу подходит,

      Рыбацкую лодку берет

      И грустную песню заводит —

      Про родину что-то поет:

      «Оставил, жену молодую –

      И малых оставил детей,

      Теперь я иду наудачу,

      Бог знает, увижусь ли с ней!»

      Бродяга Байкал переехал,

      Навстречу родимая мать.

      «Ах, здравствуй, ах здравствуй, мамаша,

      Здоров ли отец, хочу знать».

      Отец твой давно уж в могиле,

      Сырою землею зарыт,

      А брат твой далеко в Сибири,

      Давно кандалами гремит.

      Пойдем же, пойдем, мой сыночек,

      Пойдем же в курень наш родной,

      Жена там по мужу скучает

      И плачут детишки гурьбой.

      Какую тюремную песнь ни запеть, в каждой чувствуются слезы, боль и стоны. Лева думал про себя: «Если бы я был певец! Я бы сейчас им спел, но спел иное, лучшее». Сидевший рядом в огромной черной шубе бывший директор одного из совхозов повернулся к нему и спросил:

      – Что же ты не поешь? Ведь все поют…

      – У меня песни другие, – ответил Лева.

      – Это какие?

      – А вот я вам не спою, а продекламирую одну,

      – Слушаем! Слушаем! – сказали сидевшие рядом. И зазвучал обращенный к ним громкий, внятно льющийся юный голос:

      Мир вам, рабы и пленники сомненья,

      Усталые от сбивчивых путей!

      Вы шли вперед на пышные виденья,

      И вот пришли вы к кладбищу костей.

      Вы изменили путь, но, к изумленью,

      Приведены вы к бездне роковой,

      И вы не видите пути к спасенью,

      И стонете болезненной душой.

      Мир вам, кто плачет в горьком сокрушенье

      О тягостном грехе протекших дней!

      Скорбите вы, что жизни прегрешенье

      Не в силах правдой искупить своей.

      Что грех ваш слишком тяжел, а Властитель

      И слишком справедлив, и слишком свят,

      Друзья, познайте же: вам дан Спаситель,

      А Он сильней, чем грех, иль смерть, иль ад.

      Заключенные внимательно слушали Левину декламацию. Директор совхоза, тяжело вздохнув, смахнул с глаз слезу. Это был плотный, упитанный мужчина. Он, видимо, очень тяжело переносил заключение, ни с кем почти не разговаривал, только очень часто протискивался к окну и мурлыкал про себя песню:

      Зачем я шел к тебе, Россия,

      Европу всю держа в руках?..

      Никто не знал, в чем его обвиняют (он ни с кем не делился), но было видно, что он не ждет от следствия светлого исхода. Когда Лева говорил ему о Христе, который пришел, чтобы дать измученным свободу, директор слушал, но не говорил ничего – ни за, ни против.

      Зная историю Левы, он качал головой, в словах его сквозило сочувствие:

      – Пропадешь, пропадешь ни за что! Сейчас такой век – не до гуманности, не до добрых дел…

      Некоторые, не выдерживая следствия и тюремных условий, начинали заговариваться. Но это не вызывало чувства сострадания к ним со стороны окружающих. Наоборот, над ними