В Иродовой бездне. Книга 2. Юрий Грачёв

кролика было не более, чем забавным зрелищем, и никто не высказывал сожаления о новичке. А тот мучился страшно, казалось, он вот-вот поседеет от ужаса.

      Лева с отвращением смотрел на все это. Но в этой огромной камере он был всего лишь маленькой песчинкой, у него не хватало ни сил, ни воли, чтобы подать свой голос и прекратить это безобразие.

      Так же, как синий, тяжелый махорочный дым наполнял камеру, точно так же в воздухе висел ужасный трехэтажный мат, то есть самое зловонное сквернословие. Как поется на этот счет в одной тюремной частушке:

      Сверху донизу – кругом

      Всюду кроют матюком.

      Рецидивисты, которых было много в тюрьме, находясь в добродушном настроении и говоря о самых простых вещах, осоляли свою речь не добрым словом, а смертоносным ядом самых изощренных, изысканных ругательств, без которых они просто не могли выразить свою мысль.

      И удивительно, но сидевшие здесь интеллигенты, люди с высшем образованием (а их в камере было много – и молодых, и старых) вместо того, чтобы бороться с этой всепропитывающей похабщиной, сами начинали злостно ругаться, подбирая соответствующие своему развитию самые что ни на есть циничные сквернословия. И надо прямо сказать: Леву мучил не столько голод (хотя он там страшно голодал и все время ощущал желание есть), укусы вшей и ледяной холод промозглой неотопляемой тюрьмы, сколько это спертое зловоние, в которое он был погружен, – атмосфера ада и человеческого разложения.

      С теми, кто был рядом с ним, он беседовал, рассказывал о Спасителе, читал Евангелие. Но, увы! Тот маленький луч, которым Лева пытался осветить эту тьму, не был в состоянии рассеять ее.

      – Боже. Боже, – думал он. – О, если бы, наконец, Ты послал Своих тружеников в эти страшные тюрьмы, где порок и грех, неверие и зло тесно сплелись в один клубок человеческих страданий…

      Он вспомнил, что когда-то слышал о добром дедушке Бедекере, который разъезжал по царским тюрьмам и каторгам и везде проповедовал Христа, раздавая арестантам и каторжанам Евангелие. Где эти дедушки теперь? Их нет. Да и никто не пропустит за железные двери, за колючую проволоку вестников любви Христовой.

      Но вдруг словно завеса спала с его глаз. Он словно увидал перед собой не одного дедушку Бедекера, а сотню, тысячи дедушек, мужчин средних лет, юношей, дорогих братьев, которых ввел Господь в это дно человеческого общества, и среди многих страдальцев Христа, которым надлежало быть живыми свидетелями для спасения грешников в этих тюрьмах и лагерях, он увидел и себя – ничтожную, мелкую песчинку.

      – О, Господи, дай мне быть крупицей соли, – молился он. – Дай, чтобы через меня Твой чудный свет проник в сердца этих несчастных людей.

      Временами тюрьма начинала петь. Тогда не запрещалось никакое пение в любое время суток, и люди, измученные и исстрадавшиеся, подхватывали старинные тюремные песни и пели, вкладывая в них всю тоску безысходной грешной души.

      Глухой неведомой тайгою,

      Сибирской