Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия. Нелли Карпухина-Лабузная

58-я за измену Родине на поверку оказывалась чтением есенинского «Шаганэ ты моя, Шаганэ» или анекдотом про партию.

      А мужичок наш сидел за убийство: пришёл как-то вечером в дом, наработавшись смену, а там родненькая женушка на кроватушке с посторонним красавцем не азбуку Морзе изучает или разрешённые к тому времени есенинские строки декламирует, а вовсе даже наоборот, не до стихов им было или морзянки. Ну, и порешил наш отважный того мужичка, что без спросу и ведома женой его пользовался, как своей.

      Его посадили, жена развелась, двое парнишек в детдоме страдали (матушка родненькая после суда и о них беспокоиться перестала). В колонии Комсомольска за ударный труд его перевели на каторжный труд, то есть к нам, на завод, где он и встретил свою вторую супругу. Ну ту, что ко мне приходила.

      Обросли скарбьём да жилищем: землянки-бараки, что после зэков пооставались, народ приспособил под комнатушки, абы было тепло. Парнишек обоих, его сыновей, наша красавица привезла из детдома, прикипела к ним сердцем, как к родной кровинке. Сама родить не могла, от тяжёлого труда что-то там с маткой было неверно. Так вот и жили, пока муж её не избил.

      В этот же день пришел ко мне и сам герой этой новеллы: красивый мужик лет сорока, спокойный-спокойный. Вот именно такие тихони спокойные терпят, терпят, ещё раз потерпят. Потом – раз! И в тюрьму лет на десять. Поведал он мне, за что жёнку избил. Оказалось, за дело.

      Его-то в семью отпускали только по выходным: лагерь есть лагерь! а жёнка его сыновей поднимала, борщи им варила да бельишко стирала.

      Старший из пацанов, было ему лет так тринадцать, залез в чью-то хату, и штось у когось своровал. Люди, что от воровства того потерпели, не стали носиться по милициям та прокурорам, а пришли в субботу к отцу, где вся правда голой своей прямотой и указала, как сейчас бы сказали, на недостатки семейного воспитания.

      Ну, папаша, по совместительству муж «нефертити», и выдал и сыну, и матери (мачехой её обзывать даже самая злая из сплетниц прав не имела) так, что ей два ребра поломал, парнишку же чуть не убил. Лейтмотивом расправы было одно: я сам вот сижу и никак не хочу, чтоб сыновья мои тоже сидели.

      Мужик-то был прав, что тут расскажешь! А всё равно за побои жене отвечать бы пришлось, срок намотали бы снова и много.

      Что я могла, желторотый юрист, ему насоветовать? Он и ушёл восвояси.

      А наутро прискакала его родная женушка: как бы заявление-то из милиции назад забрать?

      На моё невинное «так он же вас чуть не убил», она мне ответила фразой, которую я помню навек: «так ведь не убил же!».

      А вы знаете крепче любовь?

      Кстати, он всё-таки сел. Не за семейную жизнь претерпел, а чисто по глупости. Дали немного, всего года три. Просто прибавили срок отбывания. Он всё так же работал у нас на заводе, правда, в бригаде другой. А срок получил, так как боролся за правду. Методы применил, какие ему были привычны. Суть дела в том, что бригаду его обделили премией и зарплатой. Мастерица из вольных так постаралась. Уж и не знаю за что она взъелась