Царь-Север. Николай Гайдук

газовал с газовиками, сам рассказывал…»

      – Не веришь? – спросил он, угадывая настроение жены. – Книжку могу принести. И не одну.

      – Принеси. Мне будет интересно.

      – Договорились.

      Только читать Марье Дорофеевне некогда было. Много школьной суеты, обязательной писанины, а также и необязательной, но желательной общественной нагрузки. И потому остались непрочитанными «Русские лопари», изданные Н. Н. Харузиным в 1890 году, труды А. Б. Кутафина «Материальная культура русской Мещёры», и ещё кое-какие любопытные книги, раздвигавшие горизонты общепринятых понятий и взглядов на жизнь вообще и на жизнь Русского Севера в частности.

6

      Душа его искала собеседника. И однажды он познакомился с полярным летчиком, с которым случайно встретился в аэропорту, когда только-только прилетел на Север.

      Абросим Алексеевич Мастаков был соседом. Человек серьёзный, занятой, он время от времени приглашал к себе Антона Северьяныча, который никогда не приходил с пустыми руками, постоянно приносил гостинцы: то жирную нельму, то банку рыбьей печени – максы, то что-нибудь ещё. (Храбореев на выходные в тундру убегал – душу отводил рыбалкой и охотой).

      У летчика было два сына.

      Влюбленными и грустными глазами Храбореев целовал детей, охотно возился с ними, становясь хоть «лошадью», хоть «танком». Из дорогого металла на заводе Северьяныч смастерил сказочную птицу-бурю с железным клювом, с медными когтями. Размахивая руками, он показывал ребятишкам, как птица-буря поднимает ветер… А когда он уходил домой, на душе было так грустно и так светло, точно там лежала огромная алмазная слеза. Лежала и подрагивала. И он боялся обронить слезу – возвращался медленно, задумчиво.

      В субботу как-то он засиделся у Мастакова.

      Марья Дорофеевна, встретив мужа, взялась «пилить»:

      – Ну, как не стыдно? У них двое детей, а ты сидишь там, бу-бу-бу… Аж тут за стенкой слышно!

      Он сердито засопел:

      – Это не я «бу-бу-бу». Это лётчик.

      – Да хотя бы и лётчик. Ты-то совесть имей!

      Храбореев желчно ухмыльнулся:

      – Баба у меня – Брюзжит Бордо. Морда бордовая, ходит, брюзжит.

      – Очень остроумно.

      – Ну, а что ты взялась совестить? Что уж я такого-то бессовестного сделал?

      – Но у них же дети маленькие…

      – А у нас большие! – Он чуть не взорвался. – Что ты заладила: дети, дети…

      – Молчу. Иди, ложись.

      – Я сам как-нибудь разберусь, ложиться мне или стоять.

      – О, Господи! Какие мы грозные!

      – Помолчи! – посоветовал он, опуская лобастую голову.

      – Ты чего это? Как бычок.

      – А ты чего? Как телочка… – Он хотел сказать «не стельная». Но промолчал, только зубами скрипнул. В последнее время он озлобился. Даже сам себя побаивался: как бы ненароком бабу не ударить… Иногда вспоминалась ему Люба с Валдая. И думал он, что надо бы ему найти ту Любушку. (Валдайский колокольчик он бережно хранил).

      Марья Дорофеевна,