Дневник. Чак Паланик

жалком сердечке девчонки из белых отбросов.

      Может быть, потому, что Мисти осталась стоять на месте, может быть, потому, что она была толстой и одинокой и не убежала, как все остальные, ты глянул на брошь у себя на груди и улыбнулся. Ты посмотрел на нее, на Мисти, и сказал:

      – Нравится?

      И Мисти сказала:

      – Она старинная?

      И ты сказал:

      – Надо думать.

      – Что это за камни? – спросила она.

      И ты сказал:

      – Синие.

      Чтобы ты знал: было очень непросто влюбиться в Питера Уилмота. В тебя.

      Мисти сказала:

      – Откуда она у тебя?

      И Питер легонько качнул головой, улыбаясь в пол. Он пожевал свою нижнюю губу. Прищурившись, оглядел галерею, тех немногих людей, что еще там оставались, посмотрел на Мисти и сказал:

      – Обещай, что не испугаешься, если я тебе кое-что покажу.

      Она оглянулась на своих подружек; они стояли у какой-то картины на другом конце зала, но наблюдали за ними.

      И Питер прошептал, не отрывая задницы от стены, он наклонился к Мисти и прошептал:

      – Художник должен страдать, чтобы творить настоящее искусство.

      Просто для сведения: Питер однажды спросил у Мисти, знает ли она, почему ей нравится то искусство, которое нравится. Почему жуткая батальная сцена вроде «Герники» Пикассо может быть невероятно прекрасной, а картина с двумя единорогами, целующимися в цветнике, может быть совершенно никчемной херней.

      Хоть кто-нибудь знает, почему ему нравится то, а не это?

      Почему люди делают то, а не это?

      Там, в галерее, под пристальным взглядом подружек, одна из выставленных работ должна была быть картиной Питера. И Мисти сказала:

      – Да. Покажи мне настоящее искусство.

      И Питер отхлебнул пива и вручил ей кружку. Он сказал:

      – Помни. Ты обещала.

      Он схватился двумя руками за обтрепанный подол своего свитера и поднял его вверх. Так раздвигается занавес. Сбрасываются покровы. Показался тощий живот с тонкой дорожкой волос, тянущейся посередине. Потом – пупок. Затем – два розовых соска в обрамлении жидких волосков.

      Свитер остановился, закрыв лицо Питера, и один из сосков приподнялся, вытянулся длинной каплей: покрытый струпьями, красный, прилипший к изнанке старого свитера.

      – Смотри, – сказал из-под свитера голос Питера, – брошь приколота прямо к соску.

      Кто-то вскрикнул, и Мисти резко обернулась к подружкам. Пластмассовая кружка выпала у нее из рук и грохнулась на пол, взорвавшись пивом.

      Питер опустил свитер и сказал:

      – Ты обещала.

      Это была она, Мисти. Ржавая булавка протыкала сосок насквозь и выходила с другой стороны. Кожа вокруг прокола измазана кровью. Волоски на груди склеились от засохшей крови. Это была Мисти. Это она закричала.

      – Я каждый день делаю новую дырку, – сказал Питер и наклонился, чтобы поднять кружку.

      Он сказал:

      – Чтобы каждый день чувствовать новую боль.

      Теперь она видела: свитер вокруг брошки затвердел