Романс о великих снегах (сборник). Николай Гайдук

на руке, а потом чтоб на голос хозяина откликалась…

      – То есть, как – откликалась? Он что, умеет говорить, ваш беркут?

      – А как же! – Ульгений усмехнулся. – Если попугай умеет говорить, так отчего же беркут не научится? – Вы шутите?

      – А ты? Неужели всерьёз?

      – Нет. – Студент смутился. – Это я так…

      Прищуривая чёрные щёлочки-глаза, Ульгений снова трубку смаковал, чмокал, словно целуя.

      Парень приподнялся над костром, чтобы лучше видеть и попросил продолжить рассказ о беркутах.

      Вынимая трубку изо рта, Ульгений растянул широкую улыбку и произнес нечто неожиданное:

      – Сначала ты мало-мало учишь птицу, а потом бывает так, что птица человека учит уму-разуму. Так, по крайней мере, со мной случилось. Самый первый беркут мне глаза открыл на божий мир.

      – Это как же так?

      И опять степенный Ульгений замолчал. Отложивши трубку, над которой кудрявился голубоватый дымок, беркутчи поднялся. Посмотрел на коня, щиплющего травку около ручья. Посмотрел на Венеру – она уже стала большою, как белый цветок, распустившийся в чёрном безбрежном омуте.

      – Дождь, однако, будет, – предположил беркутчи, глядя на северо-запад, откуда наплывали тучи, рваным пологом закрывающие остатки зари. – А может, мимо пронесёт.

      – Дождь – это плохо. Самолёт не прилетит.

      – Это не страшно, Асилий. Пойдёшь вон туда, в сторону Чуйского тракта. Доедешь до Ташанты.

      – До тошноты? – скаламбурил студент. – А там-то что? – В Ташанте пограничник, помогут.

      Парень посмотрел на остатки розоватых бликов, угасающих на самой огромной далёкой вершине.

      – Метеостанция Бертек, – задумчиво сказал. – Вы не знаете?

      – Как не знать? Бертек, Джазатор, Уландрык. Я там бывал, когда молодой. А что? Почему говоришь?

      – Мой дядька на Бертеке работал радистом. Хотелось бы там побывать.

      – Захочешь, так побудешь. Самолёт пускай летит, а ты живи, Асилий. Твой дом – моя юрта. Скоро придут монголы, мои друзья, с ними можно до Бертека верхом на лошади.

      Ульгений ушёл в темноту и через минуту вернулся, сухие кизяки подложил в костёр – цветок увядавшего пламени оживился, высоко и широко распуская золотисто-голубые лепестки, искрящиеся на концах…

      – Ну, так что? – напомнил Крутояров. – Как же это беркут вам глаза открыл на божий мир?

      – О! – Ульгений покачал головой. – Так открыл, что теперь не закроются!

      – Заинтриговали. Я просто горю от нетерпения – как вот эти кизяки в костре.

      Улыбка Ульгения – это улыбка самой природы, столько в ней чистоты, доброты и бесхитростности. А следом за этой улыбкой послышался глубокий вздох Ульгения – словно глубокий, грустный вздох мимолётного ветра, потрепавшего кудри костра.

      Открытие Ульгения заключалось в том, что беркут, сильный хищник, способный брать лису, косулю, джейрана и даже волка – вдруг однажды так оплошал, так опозорился, что молодой, неопытный беркутчи ахнул, заливаясь красками