Из тупика. Том 2. Валентин Пикуль

скогорготал зубами.

      – Негодяи! – бросал он в пустоту время от времени.

      Но вряд ли ругань его относилась сейчас к Эллену. Чтобы полегчало, полковник надолго приник к фляжке. Пахучий ямайский ром освободил сердце от стыдной боли. Над каютой уже громыхали трапы-сходни, приготовленные к отдаче на берег. Сейчас он поведет десант… «Вешать? Топить? Расстреливать?»

      – Ну и сволочь! – сказал Сыромятев и надвинул папаху.

      На берегу их ждал британский консул Тикстон.

      – Они в столовой, – подсказал он. – Как раз обедают…

      – Бего-о-м… арш! – скомандовал поручик Маклаков, и, когда колонна тронулась, Сыромятев припустил за нею…

      Отряд охраны, подчиненный мурманскому чекисту Комлеву, взяли безоружным во время обеда. Построили, погнали. Сербский разъезд арестовал членов Кандалакшского Совета. Все поезда, идущие к югу, были задержаны, и десант легионеров погрузили в эшелон, который сразу двинулся в сторону Кеми…

      Был вечерний час, и жемчужная ночь над морем разливалась далеко-далеко. В зыбком мареве безночья, с высоты Кемского берега, Сыромятев разглядел купола Соловецкой обители, утонувшей за горизонтом. Это теплый воздух поднял над горизонтом отображение древних башен и храмов… Мимо полковника погнали прикладами к стене собора членов Кемского Совета. Казнь совершали легионеры из маньчжуров и сербы, озлобленные на все на свете за то, что из Мурманска их не отпускали на родину…

      Выкликнули первого:

      – Каменев! – И тень человека выросла на фоне стены…

      Очевидец свидетельствует: «Каменев мужественно встал на место, достал из кармана часы, посмотрел на время, наверное желая запечатлеть последнюю минуту своего земного существования, и, снявши с головы шляпу, поклонился присутствующим тут же товарищам из Совета и сказал: – Прощайте…»

      – Вицуп! – И качнулась тень второго на фоне белой известки древнего собора…

      Очевидец свидетельствует: «Участь была такова же, но с более тяжкими мучениями, так как после первого залпа он еще несколько раз подымался, пока окончательно не был пристрелен».

      – Давай третьего, – велел Сыромятев. – Доктор, а вы проверьте еще раз…

      Доктор прощупал пульс Вицупа, расстрелянного трижды.

      – Да. Кажется, готов. Можно третьего…

      Вицупа оттащили за ноги от стены и положили рядом с Каменевым.

      Вызвали третьего:

      – Малышев!

      Сыромятев сказал:

      – О черт! Сколько же ему?

      Малышеву было всего девятнадцать лет, и он – заплакал.

      Он тоже видел сейчас далеко-далеко – и ширь Белого моря, и жемчужную ночь, и паруса шхуны, мирно уходившей к монахам на Соловки…

      Сыромятев резко повернулся и зашагал прочь.

      Очевидец свидетельствует: «Малышев, жизнерадостный и горячий защитник трудового народа, закончил свою жизнь со словами на устах:

      – Жил я хорошо. Спасибо судьбе! Все для народа, и пусть оно так… И жизнь свою за народ отдаю».

***

      Вместо