Спасибо одиночеству (сборник). Николай Гайдук

как в фашистском концлагере, если не хуже. Там хоть были враги, захватчики. А тут – свои фашисты. Доморощенные. Я всех бы их порвал – дай только волю.

      Папа Карлович пожал плечами, раздавленными каторжной работой на лесоповале.

      – Вот потому и не дают ни свободы, ни воли. А вот когда маленечко остынешь…

      – Я только в гробу остыну!

      – Ну, там-то мы все одинаковы, – согласился Папа Карлович и продолжил «колючую» тему: – А мне вчера электрик говорил, что в проволочной цепи есть участки, где стоят предохранители. На столько-то ампер, я не припомню.

      – Это они специально оставили! – подхватил Горячий. – Я ж говорю, что эти твари хуже фашистов!

      – Специально? Зачем?

      – Русская рулетка. Знаешь? «Колючка» называется или «Шашлык».

      – Нет, не знаю. Ну-ка, расскажи.

      – Папа Карлович, да всё довольно просто. – Горячий сплюнул, отвернувшись. – Тут фраера в картишки режутся, а проигравшийся должен голой грудью на амбразуру броситься – на колючку. Если повезёт – живой останется.

      А нет – шашлык получится.

      – Сурово.

      – А как ты хотел? Зона всё-таки – не зона отдыха.

      – А в соседней зоне, – прошептал кто-то сбоку, – мины стоят на растяжках.

      – Ерунда. – Горячий отмахнулся. – Там сигнальные мины. Много будет шуму, но человек останется живой. Ну, может, кое-что ещё и в штанах с перепугу останется. Но главное – будет живой. Разница есть?

      Мужики возле костра ещё немного покурили на верхосытку, поговорили. Где-то за деревьями три раза шарахнули в подвешенную рельсу. Промороженная сталь истошно взвизгнула, точно живая – эхо завизжало по тайге, разлетаясь по дальним урманам, пугая зверей и птиц.

      Горячий нехотя поднялся, посмотрев на конвойного, открывшего двери теплушки, стоявшей неподалёку.

      – Ну, пошли! – Горячий сплюнул под ноги. – А то сейчас опять хайло разинут…

      – Это у них запросто! – загудели зэки, тоже поднимаясь и второпях досасывая окурки. – Пошли, пока работа в лес не убежала!

      Мёрзлые ветки и сучья затрещали под тяжёлыми полупудовыми валенками, оставляющими на снегу твёрдые широкие следы, прошитые суровой дратвой.

      Таёжная округа, притихшая на краткое время обеда, который тут зовётся приёмом пищи, опять оголосилась грубыми криками пильщиков, вальщиков леса. Бензопилы опять зарычали, сизыми кольцами дыма кольцуя чистый воздух. Топоры сучкорубов застучали, сверкая стальными всполохами. Трелёвочные тракторы взревели разбуженным лютым зверьём – надсадно потащили длинные туши кедров, сосен, лиственниц.

      Час за часом на краю делянки – неподалёку от забора с колючей проволокой – вырастала деревянная гора, издалека белеющая круглыми гладкими спилами, похожими на контуры мишеней, нагромождённых до самого неба: стреляй, не хочу.

      И кто-то из конвойных выстрелил от скуки – зайца увидел кустах.

      Всполошившиеся автоматчики – три человека – из-за деревьев прибежали на выстрел.

      – Кто? Что? Побег? – раздавались голоса, помноженные