Златоуст и Златоустка. Николай Гайдук

стоял, махал пудовым молотом. На душе Великогроза давненько уже великая гроза собиралась в отношении этого несчастного Подкидыша. Громыхая голосом и крупным кулаком, он припомнил всё, что было и чего не было.

      Тяжело работая «мехами», задыхаясь от возмущения, кузнец поставил точку в разговоре:

      – Всё! Хватит бить баклуши! Хватит шаромыжничать!

      – Я ни одну баклушу ни разу не ударил, – ответил Ивашка, простодушно хлопая глазами. – Ни одна баклуша ничего худого мне не сделала.

      – А тебя не мешало бы отдубасить! – Кузнец опять шарахнул кулаком по столу – самовар-генерал покачнулся, затанцевали стаканы, чашки и вилки с ложками забрякали. – Где балалайка? Пропил?

      Ивашка растерялся, не ожидая такого вопроса.

      – Во дворце балалайка осталась. Меня приглашали… Великогроз Горнилыч презрительно глянул – как орёл на муху.

      – Во дворцы приглашают? – Язвительно хмыкнул. – А на пашню? Нет? Ну, так я приглашаю. Хватит дурью маяться. Не хочешь работать на кузне – неволить не буду. Бери соху, коня…

      – Конь у меня есть уже.

      – Краденый, что ли? Или с цыганами дружбу завёл?

      – Нет. Пегас у меня. – Ивашка расправил плечи. – Я хочу работать на своих полях.

      – На каких это – своих? – удивился отец.

      – Скоро узнаешь. – Подкидыш подкрутил свои жиденькие усы и неожиданно заявил: – Я учиться поеду!

      Ложка застыла в руке у отца – наваристые щи на стол закапали.

      – Это куда ж ты намылился? В Стольный Град?

– Скоро узнаешь…

– Что ты заладил: «узнаешь, узнаешь! – Разгневанный кузнец отбросил ложку. – Ну, собрался, так катись. Скатертью дорога. В моём доме дармоедов не было и не будет, покуда я жив.

      Разговор накалился до того, что Подкидыш выскочил из-за стола и остановился напротив отца, который тоже встал. Глядели друг на друга как чужие, остервенело глазами грызли. И кузнец неожиданно дрогнул во время этой короткой дуэли – глаза мигнули, юркнули куда-то в угол. И этого Подкидышу было достаточно, чтобы ощутить свою победу.

      Отойдя от стола, он помолчал, катая желваки по скулам. Потом поклонился.

      – Спасибо, тятя, за хлеб, за соль…

      Слабохарактерная Хрусталина Харитоновна молча заплакала, а Великогроз Горнилыч, как грозовая туча, потемнел лицом.

      – Оперился? Летаешь? – При этих словах отец почему-то посмотрел на ступу, стоящую неподалёку. – А на какие шиши ты летаешь? Взял у деда пенсию и пробубенил за два дня? Молоток! И не стыдно?

      Внук удивлённо и укоризненно посмотрел на деда, который продолжал сутулиться над кашей.

      – Деньги – пыль на дорогах истории. Ясно? И я вам скоро всё верну. Вот увидите.

      – Обидите? – не расслышал отец. – Тебя обидишь! Ты сначала сморкало своё подотри, потом уже порхай на самолётах. Оболтус. Такие деньги за два дня уханькал! Мне за эти деньги надо всё лето молотом махать! А он…

      Пристыженный Подкидыш занервничал. Дрожащие руки засунул в чёрный рыцарский