Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности. Павел Нерлер

конечно же, не может ограничиться чисто бытовым характером реплики; корнелюб, она старается приоткрыть завесу самих слов, обнажить их корни так, чтобы ситуация оказалась заключенной как бы в них самих. В данном случае обыграно не прямое значение глагола «точит» в непосредственной близости от «меч». Фонетически стих инструментован на «ч»:

       И опять героя точит:

       «Муж, на что тебе твой меч?

       Погляди: слезами плачет!

       Хочет голову отсечь!»

      У Заболоцкого превалирует пластика стиха, прежде всего физиологическая грация четверостишия – именно четверостишия. Заболоцкий – редкий пример поэта, мыслящего четверостишиями, а не отдельными строками:

      Смотри, он рвется на раздолье,

      Чтоб головы летели с плеч,

      А ты ни с места. Поневоле

      Слезами должен он истечь.

      Это же место у Мандельштама может вызвать законное недоумение:

      Посмотри, слеза обидная

      Каплет с губ суровых лезвия!

      Кажется, что это чрезмерная реализация метафоры, у всех сказано, что меч льет слезы, плачет, но чтобы у меча появились губы – слеза каплет с губ – это слишком! И все-таки тут не анекдотическая нелепость, курьез. Это особая поэтика и система. Прорыв к ней. Вспомним, что через десять лет восхищенно писал Мандельштам о Данте: «Поэзия тем и отличается от автоматической речи, что будит нас и встряхивает на середине слова… Данте, когда ему нужно, называет веки глазными губами, создает гибриды, приводит к губастому глазу»[182]. Это когда нужно. Так нужно было и Мандельштаму – тут не прихоть, не курьез, а воля – не вольность.

      В этом плане интересно одно место перевода Мандельштама. Трудно решить, что там произошло – опечатка, вкравшаяся в подстрочник, от которой потом трудно было отказаться, превратившая джейрана в жирафа, а затем соответственно повлекшая превращение гиены в тигра, или тут намеренное отступление от текста:

      Я врага приветил издали,

      Как жирафа тигр приветливо.

      Мандельштам писал о многосмысленном корне поэзии, и жираф может быть дан в честь друга, получился очень сильный, незаурядный образ – это в картину просится: тигр издали видит жирафа – через минуту он бросится на него, но пока… Еще пример в этом роде:

      Ресницы – это, конечно, переконкретизация – подобно «губам лезвия». Но тут дан излюбленный образ («певец захожий, с ресницами – нет длинней» – Цветаева о юном Мандельштаме). Этот образ в модификациях и по разным поводам у него всегда наготове: «Как будто я повис на собственных ресницах», «Срок счастья был короче, чем взмах ресницы», «Ресничного не долговечней взмаха».

      Для Цветаевой слово – самостоятельный, внутрипричинный двигательный фактор повествования. Слово у нее обладает свойствами физического тела – инерцией, например. Так Апшина «рубит мужа и жену» – одно притягивает другое: муж – жену – это не на фактическом тексте. Пословный метод следует буквально

182

Мандельштам О. Разговор о Данте. М.: Искусство, 1967. С. 18.