Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности. Павел Нерлер

все бывшее когда-то очень давно – все сориентировано на современность, без чего для Цыбулевского оно лишено особого смысла или интереса. Например, в четверостишии «Елена» (с. 37) вся завязка троянской эпопеи привлечена для иронического осмысления конкретной ситуации:

      Тут ни при чем любое имя,

      ты –  символ, ты –  похищена.

      И потому для глаз незримо

      идет Троянская война.

      Легенда, миф и так подозрительны и потенциально недостоверны, чем противостоят протокольному методу Цыбулевского. Поэтому появление мифических персонажей должно быть подкреплено созвучной реальностью и оправдано вещными подробностями (с. 90):

      …Недопитые стаканы –

      а прекрасное вино…

      Но прошли тогда бараны,

      пронесли свое руно.

      Край Ясона и Медеи

      показался мне на миг.

      Отшумевшей эпопеи

      шум ушей моих достиг.

      И с христианской образностью Цыбулевский связан мостиком сиюминутной конкретности (с. 22):

      Вдруг – тайной вечери примета –

      в подвале нимбам несть числа.

      Висят за чернотой стекла

      тарелки радужного света.

      Конечно, тут мираж случайный:

      на кухне керосинки жгут,

      и вот –  сияние и гуд…

      А все же к трапезе той тайной

      они каким-то боком льнут.

      В этом стихе необычайно трудноуловимый и столь же труднопередаваемый образ раскрыт удивительно точно, по-цветаевски исчерпывающе. Сначала первая строфа неясна. Ее объясняет вторая, которую тотчас же перечеркивает третья, заново возвращая нас к ставшему понятным первому четверостишию, которое, собственно, и есть сам стих.

      Проблема сохранности «объяснительных» строф в стихе относится к числу интимнейших и вместе с тем ответственнейших моментов поэтической работы. В данном случае они оставлены, но в большинстве других – опущены, как, например, в этом краткостишии (с. 26):

      Еще твои балконы виснут.

      Пастух двором ковровым стиснут.

      Опять бесснежен новый год.

      И странно слово вдруг: исход.

      Что касается зодчества, то и оно крайне редко выступает в виде непосредственного объекта стихотворения, что характерно, например, для обуянного «демоном архитектуры» Мандельштама. У Цыбулевского же его основная роль – чисто топонимическая: быть указателем места, его мимоходной привязкой. Поэтому архитектурным упоминаниям чаще всего сопутствуют подобающие местоимения – мимо, около, возле («возле колокольни Анчисхати»), у, над, рядом:

КЛИК

      Мимо церкви все той же Кашвети[88],

      где напротив хинкали с утра,

      приблизительно в девять без трети

      мне опять на работу пора…

      Иногда разность потенциалов прошлого и настоящего, явленная в щербатых средневековых кладках, наводит поэта и на более общие, заглубленные раздумья:

      И

88

Церковь Святого Георгия на проспекте Руставели в центре Тбилиси.