Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности. Павел Нерлер

как сиюминутное тогда ощущение теплоты в затылок льющегося солнца («Гелати»).

      Или:

      Все уходит – этого не будет уже – все уплывает, выскальзывает из рук, и эта минута лишь кажется такой, что ее забыть невозможно, – ее не будет, и не только ее, а целого часа не будет, и целого дня не будет, дни только и делают, что теряют собственно дни. И что остается? Некое воспоминание о чем-то, о ком-то, скажем, о предмете, оторванное от того, что было, а было это состоянием плюс предмет – было предмет-состояние слитно, а не врозь, как врозь оно в этом суррогате – воспоминании, которое по-настоящему не имеет ни предмета, ни состояния. В усилии беспамятства больше предмета-состояния, чем в воспоминании («Хлеб немного вчерашний»).

      Или:

      …Это было в этом году – смешно. Нелепо – само собой разумеющееся. Я скажу через некоторое время, что видел в этом году этого человека («Хлеб немного вчерашний»).

      В одно и то же время Цыбулевский воскрешает воспоминания из забытья и отвергает их как заведомую ложь, даже посмеивается над ними. Воспоминания насущны – как же без прошлого? Но они же и бессмысленны, ибо бессильны перед эрозией вечности, перед искажающим даром памяти.

      Никакие сомнения не могут приостановить сам этот поток – поток воспоминаний, игнорирующих любую иронию и свою «неправомочность»: редкая страница обходится без них. Ведь для поэта его прошлое – не просто кумулятивная кривая, колода событий, но собственно жизнь, подчас суровая и несправедливая. Не прошедшая, а прожитая: («Прошлое – кипение»).

      Ну разве можно забыть арест? –

      …Мир довоенный, мир покойный.

      Отец и мать… Но погоди,

      зачем тут вынырнул конвойный

      и Вологдою окатил?

      Так головой своей повинной

      вступаю под зеленый свод,

      предвосхищая хоровод,

      как в фильме «Восемь с половиной».

      Никакая аберрация чувств и никакая работа над стихом не могли бы и не смогли загладить остроту этого впечатления, не раз и не два проступающего в книге:

      Досмотр прост:

      ни выдоха, ни вдоха,

      а кажется, что губы не мертвы.

      Еще немного северного моха,

      пожалуйста, еще чуть-чуть листвы!

      У неба, неба снившаяся синь.

      Носилки не украшенные узки.

      …Да, день и ночь тому назад латынь

      еще могла торжествовать по-русски.

      Или – впечатлительный глас ребенка! О, тифлисское детство! Как забыть тебя?! Как смириться с метаморфозами в сущности и облике любимого города? «Куда же ты, куда же ты, пролетка?»:

      Конечно, нет духана[80] углового,

      как самого угла –  вокруг все ново,

      шарманщик мертв. А все же тень Майдана

      в чужой асфальт впечаталася глухо…

      Нет ничего от прежнего духана.

      Как просто все. Вот юркая старуха –

      ей спешно перейти дорогу надо:

      купить в жару бутылку лимонада.

      Полощутся

80

Небольшой трактир.