Любовь гика. Кэтрин Данн

а затем отвлекал ее от наблюдения за детьми, задавая очередной вопрос.

      С Элли и Ифи провозились дольше всего. Мы с Арти лежали на животах, каждый – на своем столе, застеленном колючей накрахмаленной простыней, и наблюдали, как женщина-врач с длинной черной косой колдует над раненой рукой близняшек. Она тихо ворчала на белую как полотно медсестру, из раза в раз подававшую ей не те инструменты. Другая женщина-врач – с плохой кожей – вернулась в палату и встала между мной и Арти. Она принялась ощупывать меня, пальпировать, слушать через холодную трубку. Ей было противно прикасаться ко мне. Я это почувствовала, и у меня в животе все заледенело. Врач обошла стол, тыча пальцами в мой горб, но избегая толстого слоя бинтов у меня на груди.

      Вошел старенький доктор и с серьезным видом принялся что-то втолковывать Лил, то убирая в карман свой стетоскоп, то вынимая его обратно. Элли и Ифи молчали. Они глядели друг на друга, на раненую руку между ними, на косу, что раскачивалась над ними, пока врач рассматривала рану. Арти наблюдал за моей прыщавой докторшей. Я покосилась на Арти, желая убедиться, что все происходит именно так, как должно происходить. Он облизнул губы и прищурился. Ему уже наложили повязку на раненое предплечье. Арти было трудно вертеть головой. Капельки пота блестели у него на лбу. Он смотрел на прыщавые руки, тычущиеся в мой горб, а потом закричал:

      – Не трогайте ее! С ней все в порядке!

      Руки отдернулись прочь.

      – Тише, малыш, тише.

      Дородная медсестра опустила нерешительную, влажную с виду руку на спину Арти, чтобы удержать его на месте. Лицо Арти стало темно-лиловым. Все указывало на то, что сейчас грянет серьезная вспышка гнева.

      Он широко раскрыл рот, не сводя с меня бешеных, выпученных глаз.

      – Лил! – завопил он. – Позвони папе, Лил! Они попытаются нас оставить! Они нас не выпустят!

      Лил обернулась к старому доктору и проговорила со своим безупречным бостонским акцентом:

      – Разумеется, я не могу принимать никаких решений, не проконсультировавшись с их отцом.

      – Папа! – взревел Артуро, и близняшки завыли в два голоса.

      Я сползла со стола и попыталась вцепиться зубами в крепкую, пышную плоть под толстой розовой ягодицей ближайшей ко мне медсестры, чтобы отвлечь их от Арти, а он перевернулся на бок и укусил пухлую руку, прижимавшую его к столу. Длинная черная коса врачихи взметнулась, как хлыст, поддон с инструментами опрокинулся, и они громыхнули сверкающим хромовым градом о кафельный пол.

      И вот тут вошел папа вместе с укротителем Хорстом. Арти замолчал, и медсестра принялась отмывать его руку от запекшейся крови. Близняшки легли на место, а врач закончила перевязку. Папа поговорил с доктором, и тот сдался и сказал, что снимает с себя всю ответственность.

      Хорст подхватил на руки близнецов. Их опухшие от слез лица выглядывали у него из-за плеч с двух сторон. Папа бережно поднял Арти и взял меня за руку. Мы всей толпой вывалились из палаты, прошли через приемный покой,