Эрон. Анатолий Королев

ей внезапно открылось такое, о чем она совершенно не подозревала: оказывается, мать жила с инженером… Надин никогда раньше не бывала у Викентия Викентьевича, но тут пришлось. Пришлось самой открыть дверь, пьяные руки хозяина не могли укротить ключи, пришлось стащить с Веве легонькое пальто на рыбьем меху, грязные жениховские штиблеты, пошоркать щеткой заляпанные брюки, вымыть руки в фаянсовом умывальнике. Скирмунт занимал служебную квартиру из двух комнат на втором этаже дома для служащих железной дороги. Казенная мебель. Самодельный шкафчик с книгами. Фаянсовая немецкая кофемолка, привернутая к стене. Карта Ленинграда в простенке между окнами второй комнаты, здесь была кровать Веве. Включив свет, чтобы уложить его в постель, Надя заметила про себя смешную подробность: безнадежная влюбленность Веве дошла до того, что он научился заправлять постель точь-в-точь как мать (!) – подушка накрыта сверху одеялом, а посредине складочка… Скирмунт плюхнулся прямо жениховском костюме, но Надя содрала с инженера выходной пиджак и галстук. Расстегнула пуговицу рубашки на горле. Уложила поверх одеяла. Веве пытался целовать ее руки. В комнате он снова стал пьянеть буквально на глазах. На одну минуту Навратилова подошла к любопытной карте. Она была рисованной. С птичьего полета виднелись гадкие домики Невского проспекта, пестик Александрийской колонны, богатырская дамская грудь Исаакия, шпажонки Адмиралтейства и Петропавловки и прочие скучные соблазны Северной Пальмиры. Скирмунт был родом из Питера.

      – А чем хуже твой Ленинград? Тут Пушкин жил. – Ей не нравилось, что Веве замолчал.

      – Хуже. Сейчас это провинция. Там есть потолок. И Пушкина там убили. – Он отвечал, закрыв глаза. Звуки во рту с трудом сплавлялись в слова. – Только в столицу. Хотя жить там невозможно.

      Скирмунт застонал от головной боли. Надя решила положить ему на лоб мокрое полотенце. Распахнула без спроса створки платяного шкафчика и обомлела: на плечиках висело несколько маминых комбинаций. Из полумрака пахнуло ее любимыми духами «Белая сирень», и дочери померещился запах ее голого тела. Еще не отдавая отчета в том, что это значит, стиснув догадку, она машинально взяла чистое полотенце из бокового ящичка. И новый ожог: это были их домашние полотенца с вышитым в углу инициалом Н. Сунув полотенце под струю холодной воды, Надин с бьющимся сердцем пойманного зверька разглядела на кафельной полочке над умывальником забытое мамино колечко из мельхиора. Разглядела и коротко разрыдалась. Вернувшись в комнату, она старалась не видеть ни шкапа, ни кровати – ей повсюду мерещилась голая мать. Шлепнув сырым полотенцем по лбу спящего Скирмунта, Надя пробкой вылетела из паскудного ужаса. От того, что мир так отвратителен, хотелось по-собачьи завыть на луну. Открыть в матери, что она женщина! Что на ней может лежать голый Веве с животом и бить в тайну тайн мужицким болтом… это было то же самое чувство недоуменной гадливости, с каким наш Адам Чарторыйский открыл в Москве, что его отец – похотливый альфонс. При этом Надин не могла не поражаться