Эрон. Анатолий Королев

и Ева быстренько согласилась. Так она оказалась в легендарном среди москвичей Доме Правительства, который, как известно, мрачным надгробием революции поставлен наискосок от Кремля, на правом берегу Москвы-реки. Так, с заднего входа, Ева вошла бедной золушкой в тот самый круг и в то самое семейство Пруссаковых, куда холодной зимой, в начале тысяча девятьсот семьдесят третьего года нацелилась из нависающей тьмы сосулиной зла блистательная Лилит.

      Роскошь большой квартиры: обилие кожаной мебели, антикварной бронзы и хрусталя, серебряные щипцы для хлеба, фарфоровые кольца для салфеток, палисандровые дверные ручки, мраморная статуя фавна и бронзовая фигура наяды высотой в человеческий рост, стоящие прямо на полу, люстра, облепленная хрустальными ангелочками с крылышками из латунной паутины, внушительные натюрморты в рамах, где на алых столах, среди цветочных ваз рыжели убитые зайцы, где пестрило в глазах от тушек убитых птиц, где разом чувствовалось – в этаком доме вещи явно предпочитают людям. Впрочем, Ева не сразу поняла, что это за дом, а когда поняла, было уже поздно.

      Правда, одна комната ее сразу же испугала – это был кабинет покойного мужа старухи, когда-то большого начальника… В наглухо зашторенном покое, за кабинетным столом, повернутым лицом к двери, почему-то в кресле был поставлен единственный на весь дом портрет покойника. Это было парадное изображение маленького очкастого человека весьма заурядной бюрократической внешности с обиженным куцым ротиком на голом лице, уходящем лысиной в голый же череп, и только от его глаз… брр… морозец по коже… Почивший чинуша был заядлым охотником, и несколько зловещих трофеев – чучела кабана, волка и голова рыси – мерцали в полумраке стеклянными глазами. Жутковатое зрелище. Как хорошо, что делать уборку в кабинете ей запрещалось, только лишь убрать пыль со стола да обтереть плаксивое лицо на холсте.

      Пруссаковы жили в Доме Правительства целым семейным кустом по разным этажам и подъездам сразу тремя семьями. Иногда Еве выпадало убирать квартиру старухиной дочери Агнии Васильевны, и она была уполномочена там поднимать телефонную трубку и отвечать на звонки, если хозяев нет дома. Хозяйка была из чистюль, и огромную шестикомнатную квартиру приходилось убирать два-три дня подряд.

      Так вот, Еву насторожил настойчивый телефонный голос, который звонил по пять раз в день, спрашивая Илью.

      – Девушка, Ильи нет, – отвечала Ева, – честное слово, нет. Я говорила вам полчаса назад, нет. Зря вы меняете голос.

      На другом конце провода бросали трубку.

      Плейбой, золотой мальчик Илья был увешан поклонницами. Это был некрасивый самоуверенный и, на взгляд Евы, глуповатый самовлюбленный сынок. Иногда, чисто машинально, он приставал к смазливой горничной, но получал холодный отпор. На Еву его греческий профиль, мускулатура и модные шмотки не производили никакого замеса. Но она ошибалась, считая его глупцом: Илья был наделен завистливым воображением,