Триумфальная арка. Эрих Мария Ремарк

белизны смотрелись вопиющей бестактностью. Вебер сидел в предбаннике за лакированным стальным столом и что-то записывал; его медсестра кипятила инструменты; вода бурлила, яркий свет, казалось, вот-вот зашипит, и только тело, распростертое на операционном столе, было от всего этого как бы отдельно – его уже ничто не трогало.

      Равич плеснул себе на ладони жидкого мыла и принялся намыливать руки. Он тер их с таким ожесточением, будто надумал содрать с них кожу.

      – Вот гадство! – цедил он сквозь зубы. – Дерьмо собачье!

      Медсестра метала в него возмущенные взгляды. Вебер поднял глаза от своих бумаг.

      – Спокойно, Эжени! Все хирурги ругаются. Особенно когда дело дрянь. Уж вам-то пора бы знать.

      Сестра бросила пригоршню инструментов в кипящую воду.

      – Профессор Перье никогда не сквернословил, – возразила она оскорбленным тоном. – И тем не менее спас много жизней.

      – Профессор Перье оперировал на мозге. Это, считайте, все равно что точная механика. А наш брат в потрохах копается. Это совсем другое дело. – Вебер захлопнул тетрадь с записями и встал. – Вы хорошо работали, Равич. Но если до тебя приложил руку коновал, тут уж ничего поделать нельзя.

      – Да нет. Иногда можно. – Равич вытер руки и закурил. Медсестра с демонстративным неодобрением тут же распахнула форточку.

      – Браво, Эжени! – похвалил Вебер. – Все строго по инструкции.

      – У меня есть обязанности в жизни. К тому же я вовсе не желаю взлететь на воздух.

      – Вот и прекрасно, Эжени. Это успокаивает.

      – А вот некоторые вообще без обязанностей живут. И не желают жить иначе.

      – Это в ваш огород, Равич, – хохотнул Вебер. – Полагаю, лучше нам исчезнуть. Эжени с утра обычно не в духе. Да и нечего нам тут больше делать.

      Равич окинул взглядом операционную. Глянул на медсестру, верную своим обязанностям. Та встретила его взгляд с исступленным бесстрашием. Никелированная оправа очков придавала ее пустому лицу холодную неприступность. А ведь она тоже человек, как и он, но любая деревяшка – и та ему ближе.

      – Простите меня, – проговорил он. – Вы совершенно правы.

      На белом столе лежало то, что еще пару часов назад было надеждой, дыханием, болью, трепетным биением жизни. Теперь же это был всего лишь никчемный труп – а бездушный человек-автомат в лице медсестры Эжени, страшно гордой тем, что она никогда не совершала ошибок, уже накрыл этот труп простыней и вывозил на каталке. Такие дольше всех живут, подумал Равич, жизнь просто не замечает эти деревянные души, вот и смерть их не берет.

      – До свидания, Эжени, – сказал Вебер. – Желаю вам хорошенько отоспаться.

      – До свидания, доктор Вебер. Спасибо, господин доктор.

      – До свидания, – попрощался Равич. – И простите мне мою ругань.

      – Всего хорошего, – ледяным тоном отозвалась Эжени.

      Вебер ухмыльнулся:

      – Железный характер!

      На улице их встретило хмурое утро. По мостовым грохотали мусорные машины. Вебер поднял воротник.

      – Ну и погодка! Вас подвезти, Равич?

      – Нет,