Отцы и дети. Иван Тургенев

себя не бесполезным.

      – Господа, господа, пожалуйста, без личностей! – воскликнул Николай Петрович и приподнялся.

      Павел Петрович улыбнулся и, положив руку на плечо брату, заставил его снова сесть.

      – Не беспокойся, – промолвил он. – Я не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин… господин доктор. Позвольте, – продолжал он, обращаясь снова к Базарову, – вы, может быть, думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным…

      – Опять иностранное слово! – перебил Базаров. Он начинал злиться, и лицо его приняло какой-то медный и грубый цвет. – Во-первых, мы ничего не проповедуем; это не в наших привычках…

      – Что же вы делаете?

      – А вот что мы делаем. Прежде, в недавнее еще время, мы говорили, что чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни правильного суда…

      – Ну да, да, вы обличители, – так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений и я соглашаюсь, но…

      – А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству;[45] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.

      – Так, – перебил Павел Петрович, – так: вы во всем этом убедились и решились сами ни за что серьезно не приниматься.

      – И решились ни за что не приниматься, – угрюмо повторил Базаров.

      Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином.

      – А только ругаться?

      – И ругаться.

      – И это называется нигилизмом?

      – И это называется нигилизмом, – повторил опять Базаров, на этот раз с особенною дерзостью.

      Павел Петрович слегка прищурился.

      – Так вот как! – промолвил он странно спокойным голосом. – Нигилизм всему горю помочь должен, и вы, вы наши избавители и герои. Но за что же вы других-то, хоть бы тех же обличителей, честите? Не так же ли вы болтаете, как и все?

      – Чем другим, а этим грехом не грешны, – произнес сквозь зубы Базаров.

      – Так что ж? вы действуете, что ли? Собираетесь действовать?

      Базаров ничего не отвечал. Павел Петрович так и дрогнул, но тотчас же овладел собою.

      – Гм!.. Действовать, ломать… – продолжал он. – Но как же это ломать, не зная даже почему?

      – Мы ломаем, потому что мы сила, – заметил Аркадий. Павел Петрович посмотрел

45

Доктринерство – узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.