Двенадцать стульев. Полная версия романа.. Илья Ильф

сказал Остап тихо.

      Он приподнял покровы и обеими руками стал шарить между пружинами. На лбу у него обозначилась венозная ижица.

      – Ну? – повторял Ипполит Матвеевич на разные лады. – Ну? Ну?

      – Ну и ну, – отвечал Остап раздраженно, – один шанс против одиннадцати. И этот шанс…

      Он хорошенько порылся в стуле и закончил:

      – И этот шанс пока не наш.

      Он поднялся во весь рост и принялся чистить коленки. Ипполит Матвеевич кинулся к стулу.

      Во втором бриллиантов не было. У Ипполита Матвеевича обвисли руки. Но Остап был по-прежнему бодр.

      – Теперь наши шансы увеличились.

      Он походил по комнате:

      – Ничего. Этот стул обошелся вдове больше, чем нам.

      Остап вынул из бокового кармана золотую брошь со стекляшками, дутый золотой браслет, полдюжины золоченых ложечек и чайное ситечко.

      Ипполит Матвеевич в горе даже не сообразил, что стал соучастником обыкновенной кражи.

      – Пошлая вещь, – заметил Остап, – но согласитесь, что я не мог покинуть любимую женщину, не оставив о ней никакого воспоминания. Однако времени терять не следует. Это еще только начало. Конец в Москве. А государственный музей мебели – это вам не вдова – там потруднее будет!

      Компаньоны запихнули обломки стула под кровать и, подсчитав деньги (их, вместе с пожертвованиями в пользу детей, оказалось 610 рублей), – выехали на вокзал к московскому поезду.

      Ехать пришлось через весь город на извозчике. На Кооперативной они увидели Полесова, бежавшего по тротуару, как пугливая антилопа. За ним гнался дворник дома № 5 по Перелешинскому переулку. Заворачивая за угол, концессионеры успели заметить, что дворник настиг Виктора Михайловича и принялся его дубасить. Полесов кричал «Караул!» и «Хам!».

      

Возле самого вокзала, на Гусище, пришлось переждать похоронную процессию. На грузовой платформе, содрогаясь, ехал гроб, за которым следовал совершенно обессиленный Варфоломеич. Каверзная бабушка умерла как раз в тот год, когда он перестал делать страховые взносы.

      До отхода поезда сидели в уборной, опасаясь встречи с любимой женщиной.

      Поезд уносил друзей в шумный центр. Друзья приникли к окну. Вагоны проносились над Гусищем.

      Внезапно Остап заревел и схватил Воробьянинова за бицепс.

      – Смотрите, смотрите! – крикнул он. – Скорее! Альхен, с-сукин сын!..

      Ипполит Матвеевич посмотрел вниз. Под насыпью дюжий усатый молодец тащил тачку, груженную рыжей фисгармонией и пятью оконными рамами. Тачку подталкивал стыдливого вида гражданин в мышиной толстовочке.

      Солнце пробилось сквозь тучи. Сияли кресты церквей.

      Остап, хохоча, высунулся из окна и гаркнул:

      – Пашка! На толкучку едешь?

      Паша Эмильевич поднял голову, но увидел только буфера последнего вагона и еще сильнее заработал ногами.

      – Видели? – радостно спросил Остап. – Красота! Вот работают люди!

      Остап похлопал загрустившего Воробьянинова