Ко времени моих слёз. Василий Головачев

на снегу, бабушка и внук, прошлое и будущее, соединившееся в настоящем.

      Как давно это было…

      Арсений Васильевич посмотрел на часы: десятый час утра. Воскресенье, восемнадцатое января, можно и понежиться в постели, благо на работу не идти. Хотя привычка вставать рано уже разбудила организм, и сон вряд ли придет как желанный гость. И так всегда: в обычный рабочий день страшно хочется спать, поднимаешься на автомате, а когда появляется возможность поспать лишние два-три часа, сон вдруг улетучивается, недовольно ворча, лежишь и ждешь, когда воля заставит тебя встать.

      Арсений Васильевич включил телевизор, прошелся по каналам, послушал утренние новости, выключил. Полежал еще немного, мечтая, что вот сейчас на кухне загремит посуда и голос жены позовет его завтракать.

      Тишина на кухне. Тишина во всей квартире. Никто не загремит посудой и никто не позовет. А ведь было когда-то. В детстве звала бабушка (бабуля родная, как же мне тебя не хватает!) либо приносила горячие блины со сметаной или со шкварками прямо в постель:

      – Поешь, сынок, пока с пылу, с жару…

      Потом ухаживала мама.

      Потом жена.

      Теперь никто. Дети не в счет. Они появлялись в доме отца редко.

      Арсений Васильевич снял трубку телефона, позвонил сыну в Муром. Ответили через несколько минут:

      – Але, у телефона…

      Голос Гольцова-младшего, хриплый и невнятный, выдавал его состояние. Такое обычно называли характерным словечком «с бодуна».

      – Разбудил? Извини.

      – Пап, ты? Что случилось?

      – Ты обещал позвонить, когда сходишь на встречу с нанимателем, но не позвонил, вот я и беспокоюсь. Что с работой? Устроился?

      Пауза.

      – Нет…

      – Почему?

      – Я не попал на прием…

      Арсений Васильевич сжал зубы:

      – Почему?

      Еще пауза.

      – Опоздал…

      – То есть проспал! И что дальше? Ты понимаешь, что так жить нельзя?!

      – Я найду работу…

      – Ты ищешь ее уже полгода! Если совесть позволяет тебе так жить – живи. Я все могу понять. Но принять – нет, потому что это неправильный образ жизни, иждивенческий.

      – Тебя же кормили родители… – буркнул Кирилл.

      – До восемнадцати лет, – согласился Арсений Васильевич. – А тебе сколько? Тридцать. Ты ведь не дурак, многое можешь, в компьютерах разбираешься, надо только захотеть. Поверь мне: это счастье – ни от кого не зависеть, зарабатывать на хлеб самостоятельно! Я был горд тем, что живу, не прося помощи, хотя на зарплату инженера не очень-то и развернешься. Начни, и ты поймешь.

      Сын помолчал:

      – Хорошо, я постараюсь… мне деньги нужны… За квартиру заплатить…

      Арсений Васильевич усмехнулся:

      – Приезжай, позвони только, чтобы я был дома.

      Он повесил трубку, посидел на диване, сгорбившись, решил было позвонить Юревичу и предложить совместный поход на рыбалку, но в это время позвонили в дверь.

      Пришел сосед-полковник, слегка навеселе: от него пахло пивом и воблой.

      – Привет, молодежь.

      – Какая там