Проездом. Петр Боборыкин

надо его принять.

      Стягин позвонил.

      Из двери высунулось бритое лицо Левонтия.

      Из богадельни он временно перебрался к барину и, несмотря на свои большие годы, оказался очень полезным. Вадим Петрович не мог выносить глупого голоса и запаха сапог дворника Капитона. Тот употреблялся только для посылок, в комнаты его не допускали; но у Левонтия хватало ловкости и расторопности делать припарки, укутывать ноги больного, укладывать его в постель. Лебедянцев предлагал сиделку, но больной протестовал:

      – Русская сиделка!.. Потная, грязная… Покорно благодарю!.. Лучше нанять лакея.

      Лакея еще не нашлось подходящего. Левонтий справлялся со всем один и был этим чрезвычайно доволен.

      – Проветрить бы воздух, – сказал ему Стягин.

      – Форточку, батюшка, опасно открывать. Нешто уксусом немножко продушить…

      – Ну, хоть уксусом.

      Только Левонтий не вызывал в нем раздражения. С ним он мирился, как с единственным существом, у которого был "стиль", как он мысленно выражался, воспитанность старого дворового и нелицемерное добродушие.

      Левонтий через четверть часа подал ему на подносе карточку.

      Это был арендатор.

      – Проси! – сказал Вадим Петрович приободрившись, но когда хотел переменить положение правой ноги, то чуть не вскрикнул от боли.

      Вошел человек, еще молодой, рослый, вроде отставного военного или агента какой-нибудь заграничной фабрики, рыжеватый, с курчавыми волосами и усами, торчавшими вверх, очень старательно одетый. В булавке его светлого галстука блестел брильянт. Свежесть его щек и приятную округлость бритого подбородка сейчас же заметил Стягин.

      – Имею честь представиться! – сказал арендатор, остановившись посередине комнаты, и по-военному раскланялся, стукнув сдвинутыми каблуками. – Прошу великодушно извинить – не мог явиться на той неделе, принужден был скоропостижно отлучиться из города.

      Говорил он жестко и отчетливо, но не московским говором.

      Стягин пригласил его, ослабевшим голосом, присесть к кушетке и пожаловался на свою внезапную болезнь, мешающую ему и теперь съездить в усадьбу.

      – Да это несущественно, Вадим Петрович, – заметил арендатор. – Я ваше имение знаю как свои пять пальцев.

      – Однако, – возразил Стягин, – мне самому нужно бы освежить…

      Он не мог досказать от боли и сделал гримасу.

      – Вам нездоровится? – спросил арендатор неискренним тоном.

      – Да, вот напасть налетела в этой тошной Москве…

      – Припадок подагры?

      – Не знаю-с, – ответил Стягин. – И московский хваленый эскулап не сумел еще определить…

      Боль отошла. Стягин воспользовался минутами передышки и приступил к деловым переговорам.

      – Как только поправлюсь, – начал он, – я побываю в деревне. Вы будете в тех же краях всю осень?

      – Обязательно. Уезжаю отсюда дня через два, через три.

      – Инвентарь вам известен… Я