Проездом. Петр Боборыкин

боль.

      – Этакая мерзость! – вскричал он и бросил газетный листок на ковер. – Что это за город! Что это за люди, что за троглодиты! – громко докончил он и сильно позвонил.

      Показались опять красные щеки Капитона с белокурым пухом вокруг подбородка.

      – Позови Левонтия.

      – Слушаю-с.

      Вадим Петрович знал вперед, что Левонтий будет жаловаться на свое богаделенное житье и что ему надо будет дать пятирублевую ассигнацию. Когда-то он любил его говор и весь тон его речи, отзывавшейся старым бытом дворовых; находил в нем даже известного рода личное достоинство, вспоминал разные случаи из своего детства, когда Левонтий был приставлен к нему. До сих пор он, полушутливо, не иначе зовет его, как "Левонтий Наумыч".

      – Батюшка, Вадим Петрович! – раздался уже шамкающий голос Левонтия.

      Он вошел в дверь неслышными шагами, точно будто на нем были туфли или валенки. Старик, среднего роста, смотрел еще довольно бодро, брился, но волосы, густые и курчавые, получили желтоватый отлив большой старости. На нем просторно сидело длинное пальто, вроде халата, опрятное, и шея была повязана белым платком.

      – Здравствуйте, Левонтий Наумыч! – приветствовал его Стягин и поднялся с постели.

      – Ручку пожалуйте!

      Левонтий скорыми шагами устремился к руке, но Вадим Петрович не допустил его до этого.

      – Как поживаете, Левонтий Наумыч? Книжки божественные почитываете? Чаек попиваете?

      Побалагурить со стариком по-прежнему Вадиму Петровичу не захотелось. Левонтий сразу напомнил ему, как много ушло времени, сколько ему самому лет и как эта Москва полна для него покойников. И без того вчера, проходя по Молчановке, он насчитал целых пять домов, для него выморочных. Все в них перемерли, и теперь живут там какие-нибудь "обыватели", – слово, принимавшее в его устах особенно презрительную интонацию.

      Так точно и Левонтий, с его запахом лампадного масла не то от волос, не то от его балахона, обдавал его кладбищем.

      – Надолго ли, батюшка? – шамкал Левонтий, наклоняясь над ним.

      – Да как дела. Хочу покончить со всем.

      – Как, батюшка?.. Виноват… на одно-то ухо туговат стал я.

      – Приехал все продать, – выговорил громко Вадим Петрович, и ему точно захотелось нанести старику чувствительную неприятность, сообщить ему об этом бесповоротном решении – ликвидировать и распрощаться с родиной.

      – Дом изволите продавать?

      Вопрос Левонтия вылетел почти с испуганным вздохом.

      – И дом, и деревню, если хороший покупщик найдется.

      – И вотчину?.. Батюшка!.. Как же это возможно!..

      Глаза старика сразу покраснели, и две слезы покатились из них по розоватой, точно восковой щеке.

      – Затем и приехал, – все так же громко и как бы злорадно повторил Стягин.

      – Господи!

      "Разрюмится старикашка, – проворчал про себя Вадим Петрович, – и пойдет причитывать!"

      – Нечего делать, Левонтий Наумыч, такие у вас порядки, что зря, без всякого смыслу, только разоряешься…