Проездом. Петр Боборыкин

продолжал спрашивать Левонтий. – Так первым делом в баньку и нашатырным спиртцем…

      – В баньку! – опять прыснул Лебедянцев.

      Приятель делался просто невыносимым. Вадим Петрович с усилием приподнялся и выговорил:

      – Послушай, Лебедянцев! Вместо того, чтобы глупости говорить, ты бы лучше съездил за доктором… Есть у тебя знакомый – не мерзавец и не дубина?

      – Есть. В большом теперь ходу.

      Лебедянцев сказал это посерьезнее, но тотчас же прежним тоном добавил:

      – А Левонтий Наумыч дело говорит: в баньку!.. Чего тут лечиться!

      – Поезжай, я тебя прошу.

      – Изволь, изволь!.. Вот приспичило! Я хотел толком расспросить тебя…

      – После, после! Заверни, когда освободишься… Ты на службе?

      – На вольнонаемной.

      – Ну, и прекрасно!

      Говорить Стягину было тяжело. Он с трудом пожал руку приятеля и сейчас же схватился за правое колено.

      Левонтий проводил Лебедянцева в переднюю и вернулся к барину.

      – Разделись бы, батюшка, – шамкал он. – Позвольте я, чем ни то, ножки-то разотру… Капитошу и в аптеку спосылаем. Мыльного спиртцу бы, коли нашатыря нежелательно…

      Старик довольно ловко начал Вадима Петровича раздевать.

      Его услуги и старческий разговор были гораздо приятнее Стягину, чем присутствие Лебедянцева с прыскающим смехом, резкостями и всем московским прибауточным тоном приятеля.

      Капитона послали в аптеку за камфарным спиртом и клеенкой, – так приказал сам Стягин, – а Левонтий смастерил из полотенца и носового платка холодную припарку к правому колену. Он же заварил и подал чай.

      Боль не проходила, но Стягин старался лежать спокойнее. Во всем теле чувствовал он жар и зуд; голова болела на какой-то особенный, ему непонятный манер. Он даже не допил поданного стакана чая.

      Старик стоял у дверей и покашливал в руку.

      – Сядьте, сядьте, Левонтий Наумыч, – сказал ему Стягин, раскрыв глаза.

      – Постою, батюшка.

      – В передней… посидите… Я позвоню.

      Вадима Петровича начинало брать раздражение и на бывшего своего дядьку. Страх заболеть серьезно в этой противной для него Москве начал охватывать его и делал самую боль еще жутче.

IV

      В кабинете стоит хмурый полусвет. На дворе слякоть, моросит и собирается идти мокрый снег.

      Вадим Петрович, полуодетый, сидит на кушетке с ногами, окутанными тяжелым фланелевым одеялом.

      Четвертый день он болен, и болен не на шутку. Голова свежее и в теле он не ощущает большой слабости, но в обоих коленах, особенно в правом, образовалась опухоль, да и вся правая нога опухла в сочленениях, и боль в ней не проходила, временами, по ночам и днем, усиливалась до нестерпимого нытья и колотья.

      Лебедянцев доставил своего приятеля-доктора – «восходящую звезду», как он его назвал. «Звезда» эта Вадиму Петровичу совсем не понравилась. Он нашел его грубым семинаристом, даже просто глупым, небрежным, с ненужными шуточками над самой медициной, а главное, непомерно дорогим. Этой «звезде» уже платили двадцать пять рублей за визит, и