Ритуал последней брачной ночи. Виктория Платова

«Маэстро Олев Киви, год назад потерявший жену (об этом „ПАн“ уже сообщала нашим читателям), наконец-то снимает траур. Вчера он прибыл в Санкт-Петербург с гастрольным туром и в тот же вечер был замечен нашим корреспондентом в ресторане отеля „Европа“ в обществе молодой женщины. Маэстро скрывает имя своей новой избранницы, известно лишь, что она предпочитает черную помаду и мускат „Миральва“…

      Куррат!

      Я так и не смогла дочитать всю эту патетическую хренотень до конца. Зато теперь точно знала, как будет называться следующий опус беспокойного, как сливной бачок, «нашего корреспондента».

      «В постели с убийцей».

      «Петербургская Аномалия» отправилась туда, где ей и было самое место: в заплеванную, загаженную, истыканную окурками урну. Я поднялась с лавочки, осторожно обогнула скучающего у цветочной палатки мента и подошла к широкой витрине магазина «Петербургская старина». И показала своему отражению средний палец.

      Короткая стрижка, солнцезащитные очки на челке, бандана на левом запястье, разгильдяйская футболка, затасканные джинсы; ботинки армейского образца – созданные только для того, чтобы покорять в них Монблан, но никак не вдовцов-виолончелистов. Ничего общего с той блеклой тварью, которая выползла вчера днем из номера Олева Киви.

      Я никогда не пользовалась черной губной помадой. Я никогда не носила красных платьев. Я никогда не стриглась под паж. Я и слыхом не слыхивала об испанском мускате «Миральва». И глаза у меня не карие, а зеленые. Так что довольствуйтесь контактными линзами, которые я оставила вам на растерзание. И нигде не засвеченными отпечатками пальцев…

      На этом месте своей программной речи я покачнулась и едва не потеряла сознание. И с трудом удержалась, чтобы не прошибить своим недалеким, тугоплавким, чугунным лбом витрину «Русской старины».

      Отпечатки. Они-то… Они-то как раз и засвечены!

      Шесть лет назад… Да, ровно шесть лет назад, почти день в день, вернее – ночь в ночь – мы с Монтесумой-Чоколатль были повязаны озверевшей таллиннской POLITSEI[24] как антисоциальный элемент, представляющий угрозу для душевного и физического здоровья эстонской нации. Обычно на подобный «антисоциальный элемент» смотрели сквозь пальцы. Но мы с экзотической Монтесумой были русскоязычными потаскухами, и, следовательно, кастой неприкасаемых. Монтесума, со свойственным ей восточным темпераментом, немедленно вступила в бурную дискуссию с POLITSEI, перешедшую в такую же бурную потасовку.

      Нас препроводили в префектуру, где не-гражданка Eesti Vabariik Каринэ Суреновна Арзуманян тотчас же принялась изысканно хамить полицейскому комиссару.

      – У вас случайно не работают родственники сенатора Маккарти, господин комиссар?

      – С чего вы взяли? – плотный пожилой комиссар, в отличие от своих парней, был настроен довольно благодушно.

      – Говорят, сенатор в конце жизни поехал мозгами и выбросился из окна с криком «Русские идут!»…

      Я посмотрела на Монтесуму-Чоколатль

24

POLITSEI (эст.) – полицией.