Русская смерть (сборник). Станислав Белковский

я вспомнил остров Зюльт, и поехал к Марии, и это повернуло судьбу человечества.

      Запутался я с этим временем. И все мы запутались.

      – Помните, владыка, анекдот про время?..

      Почему-то, когда про время, меня всегда на «вы» пробивает. Сто процентов из ста.

      – Да я не очень по части анекдотов, Леонид Ильич.

      А чего ж тогда приехал? Разве не генерального секретаря развлекать-веселить?

      – Сидит мужик в буфете Белорусского вокзала. Выпивает. Много выпил уже. Вдруг радиоточка срабатывает. В Москве – пятнадцать часов, в Свердловске – шестнадцать, в Тюмени – семнадцать, в Хабаровске – двадцать два, во Владивостоке – двадцать три, В Петропавловске-Камчатском – полночь. Мужик смотрит так внимательно на радиоточку и говорит: ну страна, ну бардак!

      И митрополит Никодим громко захохотал! Нет, не тихо, не скромненько. Во весь рот. И я увидел зубы, все больше желтые и гнилые, как болты крепленые на застежках старого паровоза!

      Вот уж не ожидал я, что владыка над бородатым анекдотом советским так ржать будет!

      А выглядит-то плохо, плохо? Сливы под глазами все наливистей. Морщины, как трещины на ленинском саркофаге. Сколько ни замазывай, ничего не исправишь. И весит почти как я, килограмм сто двадцать, не меньше. Живот такой, что даже рясой не скроешь.

      – А ты, владыка, с какого года будешь?

      Тут-то и подвисло маленечко. Я заметил, что ему такой вопрос часто задавали. И он никак не любил отвечать.

      Минуты полторы прошло, если не две.

      – Двадцать девятого, Леонид Ильич.

      Без этого нашего крестьянского «с».

      Я не сразу даже и понял. Какого еще двадцать девятого?

      – Так тебе сорок семь лет, что ли?

      И владыкой не помянул, так удивлен был, до самой красной кнопки, что прямо над головой.

      – Сорок шесть, Леонид Ильич.

      А почему сорок шесть? Это уж совсем какие-то бриллианты всмятку образовались.

      – Я же октябрьский, а теперь у нас февраль будет.

      Отвечал Никодим. Словно старуха, что гоняла меня от Елоховской в следующие дни после самой войны.

      И февраля не будет у нас. Потому что он уже есть. А что есть – того больше не будет. Я хоть и землеустроитель простой, и Днепровский машиностроительный по партийной линии понарошку закончил, но что-то и я знаю. Недаром уже столько времени сижу генеральным секретарем, и целых пять дней весь народ православный, весь люд, весь мир, все христианство молились про меня, чтобы выжил.

      Пять дней! Этот ваш Господь мир создал за шесть, а – почти столько же. И все вы.

      Но в сорок шесть, и ни в сорок семь, ни в шестьдесят так же я так не выглядел. Тут и почки, и печень, и селезенка. Он что, поддает здорово? Да не похоже. Другое что-то.

      – Я вот подумал: может, владыка, пообследоваться тебе. В ЦКБ хорошо. И на Грановского у нас неплохо. А у церкви вашей есть своя клиника?

      – Нет, Леонид Ильич, нету. Патриарх на Мичуринском лечится. А мы все – как придется.

      Разве же Мичуринский уже построили? Я так еще не умер, а все-таки построили.

      Как