Мутные слезы тафгаев. Петр Альшевский

подстреленный филин, и с минуты на минуту он выйдет на самую кульминацию чувства. Подспорье неотесанным вожделением! страсть меня запрудила, страсть меня перекрыла… я будто бы годами не был в дерьме… Марянин выходит – рыдая, бьет себе в грудь чугунной гантелей и внезапно слышит, что гардеробщик Кратюк из темноты зала непринужденно смеется.

      Услышав его смех, Марянин разочарованно поник. Потом разозлился: что же за сука этот Кратюк, подумал Владислав, я ему о великой любви, а он смеется… не кент он мне. Пожалуй, я на на него заору. Вырубив из своего голоса высочайшую печаль – под корень… под основание…».

      – Развеселил я тебя, Кратюк, да? – спросил Марянин. – Я пробую донести до тебя переживания неприземленного человека, а тебе смешно? Как спецам из ФСБ, когда, вычислив донимавшего их хакера, они увидели, что он поп?! Да как тебе после этого в театре работать не стыдно! Как тебя, старую сволочь, небо-то на земле терпит!

      Но Игнат Кратюк не собирался причинять Владиславу Марянину не малейшего разочарования: поначалу он даже не понял, отчего же на него разорались. А как только догадался, так немедленно поспешил оправдаться:

      – Да не над тобой я, Влад, смеялся! Я всего лишь во время твоей пьесы немного заснул и пока спал, смотрел довольно смешной сон, а над тобой смеяться у меня и в мыслях не было. Ты что, Влад – как можно над художником!

      Ребенок с воздушным шариком, его родители с шилом. Не желая того. Когда заканчивается дождь, зонт сам выпадает у меня из рук: трое на качелях, четверо в наркотическом опъянении под ними, Марянин не держит на Кратюка зла – минутой ранее он решил преследовать Игната по всему зала с реквизитной шпагой, но, выслушав его объяснение, уже не обижается: ну, заснул Кратюк во время моей пьесы, нехорошо, разумеется, нехорошо, но не подсмеивался же, не гоготал – смеха бы я ему не простил. На общий путь мне с Игнатом не выйти. В темном окне мигают горящие глаза… Кратюк, к чему отрицать, смеялся, но не осознанно.

      Осознанно бы не посмел.

      – Не обижайся на меня, Влад, – примирительно сказал Кратюк. – В конце концов я, как, впрочем и ты, технический персонал. Не творческая натура… какой с меня спрос?

      – Хмм…

      – Я тебя очень уважаю, и ты….

      – Проехали.

      Спрос с Кратюка самый маленький, похмелье наступает у него через несколько секунд после первой же рюмки, придет время и он заявит о себе: я, Влад, лезу почесать в ухе, но там какая-то склизь, гной, наросты – все духовные поиски и прочая высопарная неадекватность сходятся на женщине, и Владислав Марянин живет не исключительно творчеством: еще он живет с небезынтересной дамой.

      «Как у нее ноги? Как, Влад?».

      «Ноги?… Ноги у нее были».

      Мне не нужно хлеба, дайте только неба, не мне решать какое время после смерти я останусь мертвым. Кому-то Всевышний близок по духу, но Марянин измеряет свое расстояние до Него в мегапарсеках и абсолютно не хочет знакомиться