Светлое озеро. Зинаида Гиппиус

уходить. Отрадны были чистота, свежесть, ароматы, строгое благолепие – в соединении с какой-то «домашностью»; и церковь – и комната, своя, своей заботливостью устроенная; направо от входной двери, у стены против иконостаса – диван с прямой спинкой, обитый темненьким ситцем, обыкновенный; кое-где половички с разноцветными полосками, – как и в келье матери Александры.

      Из моленной, по просьбе о. Никодима, прошли, через те же полусветлые, душистые сени, в одну из келий – пустых.

      «Сестер» нам мать Александра так и не показала.

      – Вот это трапезная наша, а вот стрянущая… Стряпущая – чистенькая-пречистенькая кухонька, пахнет опять свежестью – и кашей, очень хорошо.

      – А вот келейка, пустует у нас.

      Мать Александра быстро прошла вперед, в небольшую прохладную горницу и откинула ставень.

      – Тут есть икона сошествия во ад «со душек». Два лика. Образ большой, темный, в серебряной ризе. Много фигур, посередине Христос, сходящий в ад «со душею». Давно велись споры, как именно сходил Христос в ад: лежала ли плоть Его во гробе, а сходила одна душа, или же Он сам сходил «со душею»?

      Поговорили еще. Проводила нас мать Александра приветливее, чем встретила. О. Никодим совсем разошелся, о. Анемподист, как малознакомый, держал себя в высшей степени скромно и все время молчал.

      – Спаси вас Христос. – И мать Александра низко поклонилась. – За посещение благодарю.

      Во взаимных приветствиях сошли во дворик и за ворота, где стояла наша долгуша.

      Мать Александра проводила нас до ворот и заперлась.

      О. Никодим решительно разохотился возить нас и показывать «обители». Да и погода стояла удивительная, ясная, нежаркая, точно весенняя.

      – Заедем в Медведевский монастырь, – убеждал о. Никодим. – Все равно по пути. Там мне тоже все знакомы. Единоверческий монастырь, женский. Единоверие увидите.

      Согласились.

      Монастырь отделен от дороги зеленым лугом, белый, большой, старый, весь как на ладанке. Вошли в ограду.

      Зелень кругом, широко, просторно, вечерними цветами пахнет и сеном. На высокой паперти собора – монахиня сидит, с нею маленькие девочки, много, одетые как монашки, в черных платочках. «Сиротки», которых воспитывает монастырь.

      Шла служба. Мы вошли на минуту в церковь. Вид обычный, православный, только поют гнусавя, намеренно в нос, однотонно, так же и читают.

      Игуменьи не оказалось дома. Явилась казначейша, повели нас в игуменские покои, пришла целая толпа монахинь.

      О. Никодим и тут как дома. Но у монахинь не было приветливой холодности и достоинства матери Александры: чувствовалась некоторая сладость, почти иудушкина гостеприимная готовность. И комната игуменьи – куда обычнее кельи чернухинской настоятельницы: нет роскоши чистоты, не изба – а домик, вид купеческой комнаты, с тюлевыми занавесками, с большими растениями у окон.

      Опять сейчас же «самоварчик», но уже с суетливостью, с вареньем; и тут – не то.

      О. Никодим спросил, какая у них есть старинная книга «в лицах».

      – Петербургские гости