Личный враг Бонапарта. Ольга Елисеева

интересовало.

      – Нахлебники, – отрезал Бенкендорф. – Выдают себя не за тех.

      – Кастелянша тоже так думает, – кивнул Толстой.

      – Тогда почему же она их держит?

      – Из деликатности. Надеется, что ее благодеяния разбудят в них совесть.

      – Вы ее предупредите, что оберут.

      – Да я сказал, – махнул рукой граф. – Она на меня взглянула как на вахлака.

      Именно герцогиня Бассомпьер стала предметом короткого и успешного натиска Бенкендорфа. Она имела перед Анной то ничем не исправимое преимущество, что родилась в Париже. Или делала вид, что родилась. Этот экзотический цветок страдал даже от прикосновения грубого воздуха севера. Но самое ужасное – ей постоянно терло белье, вонявшее польским мылом.

      Однажды Яна не выдержала и, напустив на себя наивный детский вид, осведомилась, чем гостье так не нравится запах мыла.

      – Ничем, – Бенкендорф успел ответить прежде, чем герцогиня скорчила страдальческую мину. – Просто в Париже белье не стирают. Его поливают духами, а когда пот уже ничем нельзя перебить, выбрасывают.

      Яна воззрилась на полковника в ужасе.

      – Мы экономнее, – постаралась сгладить ситуацию кастелянша. – Да и где кружева напастись?

      – Надобно жить в Версале, чтобы понять всю абсурдность ваших суждений, – надулась Бассомпьерша.

      – Но сейчас вы живете здесь, моя дорогая, – Бенкендорф уже говорил с ней на правах интимного друга. С нежным упреком и какой-то необъяснимой для третьего лишнего короткостью.

      Самое удивительное, что герцогиня заткнулась. Две ночные прогулки среди фальшивых руин в саду, и какое облегчение!

      Полковник не боялся, что разъяренный супруг вызовет его на дуэль. Не те люди. Замнут между собой. Да и полно, герцог ли он? Муж ли этой женщине?

      Когда при свете луны Александр Христофорович весьма ловко завалил спутницу на мраморную скамейку, она показала невиданные для приличной дамы мастерство и проворство. Оба остались довольны. На следующий день полковник прислал ее светлости жемчужную брошь, которую та не постеснялась принять и даже надеть на следующий бал. Ну что тут скажешь? Воспитание.

      Однако Яна страдала. Его маленькая принцесса чувствовала свою грубость и вульгарность рядом с утонченной побирушкой. А видя, как красиво пара ее вчерашнего рыцаря и более сговорчивой герцогини кружит по залу, готова была кусать локти: «Он мой! Ведь он мне написал: жестокая!»

      Надо было отвечать. Теперь ее несостоявшийся кавалер вовсю ухаживал за наглой Бассомпьершей: приносил ей воду, приглашал на мазурку и держал себя не робко, как с Яной, а нежно и покровительственно.

      Потоцкая попыталась сама кокетничать. Но было не с кем. Ее муж находился в Варшаве и не проявлял к жене особого интереса. Французы ушли. А любому русскому из дипломатической миссии Толстого Бенкендорф давал фору.

      «Смирись, – как будто говорил он. – Я – лучшее из возможного».

* * *

      «Я забыла, и в этом была моя главная вина, что у молодой