Время жить и время умирать. Эрих Мария Ремарк

Кое-где видел носилки. Люди лопатами расчищали завалы. Кругом сновали пожарные. В чадном дыму хлестали струи воды. Над медеплавильным заводом стояло мрачное зарево. А потом он нашел Хакенштрассе.

      7

      Табличка висела на погнутом фонарном столбе. Указывала наискось вниз, в воронку, где валялись обломки стен и железная кровать. Гребер обошел воронку, зашагал дальше. Чуть впереди виднелся неразрушенный дом. Восемнадцатый, прошептал он, пусть это будет восемнадцатый! Господи, сделай так, чтобы восемнадцатый уцелел!

      Он ошибся. Это был только фасад. В темноте он казался целым зданием. Подойдя, Гребер увидел, что за фасадом все обрушилось. Наверху между стальными балками застряло фортепиано. Крышку сорвало, клавиши поблескивали как огромная зубастая пасть, словно могучий доисторический зверь яростно грозил тем, что внизу. Дверь подъезда на фасаде стояла нараспашку.

      Гребер побежал туда.

      – Эй! – крикнул кто-то. – Осторожно! Куда вы?

      Он не ответил. Вдруг не мог сообразить, где родительский дом. Все минувшие годы видел его как наяву, каждое окно, дверь подъезда, лестницу, – но теперь, нынешней ночью, все смешалось. Он даже не понимал, на какой стороне улицы находится.

      – Эй, парень! – опять закричал тот же голос. – Вы что, хотите получить обломком по башке?

      Гребер глянул сквозь дверь. Увидел начало лестницы. Поискал номер дома. Подошел дружинник из гражданской обороны.

      – Что вы здесь делаете?

      – Это дом восемнадцать? Где дом восемнадцать?

      – Восемнадцать? – Человек поправил каску. – Где дом восемнадцать? Вы хотите сказать, где он был?

      – Что?

      – Та-ак. Вы что, слепой?

      – Это не восемнадцатый!

      – Был не восемнадцатый! Был! Настоящее время не существует! Только прошедшее!

      Гребер схватил мужчину за лацканы. Яростно бросил:

      – Послушайте! Я здесь не затем, чтобы шутить. Где восемнадцатый дом?

      Дружинник посмотрел на него:

      – Немедленно отпустите меня, или я вызову полицию. Вам здесь нечего делать. Это территория расчистки завалов. Вас арестуют.

      – Нет, не арестуют. Я с фронта.

      – Велика важность! Думаете, здесь не фронт?

      Гребер разжал руки.

      – Я живу в доме восемнадцать. Хакенштрассе, восемнадцать. Здесь живут мои родители…

      – На этой улице никто больше не живет.

      – Никто?

      – Никто. Уж я-то знаю. Сам здесь жил. – Мужчина вдруг оскалил зубы и выкрикнул: – Да, жил! Жил! За две недели здесь было шесть воздушных налетов, слышите, вы, фронтовик! А вы, черт бы вас побрал, лодыря гоняли на фронте! Здоровый да бодрый, как я погляжу! А моя жена? Она вон там… – Он кивнул на дом, возле которого они стояли. – Кто ее откопает? Никто! Погибла! Смысла нет, говорят спасатели. Слишком много другой срочной работы. Слишком много поганых бумажек, и поганых контор, и поганых властей, которых надо спасать. – Он приблизил к Греберу худое лицо. – Знаете что, солдат? Человек никогда